ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД НА САЙТ

Цыбульский Н.И.

ТЭКСИКА-РЕЧКА

Анатолию Сигизмундовичу –

не состоявшемуся рыбаку.

Тетёрка, громко хлопая крыльями, взлетела у Луковского из-под ног, и доселе молчаливая осенняя тайга вдруг наполнилась звуками: растревожено попискивали бурундуки, трещал валежник под чьими-то ногами, предупреждающе стрекотали вездесущие сороки.

-- Кто это был? – спросил Гасан.

-- Фу ты чёрт! – успокаивая дыхание и унимая дрожь в голосе, промолвил Луковский, – Да тетёрка, чёрт бы её забрал! И вот так всегда: будет сидеть, притаившись до последнего мгновения, хотя слышит, как мы сапогами грохочем по камням уже минут десять.

-- Да, жаль – жаркое улетело. Вот бы ружьё!

-- Ну, во-первых, Гасан, мы идём с тобой на рыбалку, а не на охоту. Поэтому нам не с руки ещё и железку по тайге таскать: и без неё загрузились – будь здоров; а, во-вторых, тетёрка сразу нырнула в прогалину между молодыми лиственницами и по кривой траектории ушла в сторону вершины сопки: пойди - попади в неё при таком раскладе.

-- И всё же жаль…, – вздохнул сержант.

-- А, кстати, откуда у тебя – жителя брянских лесов – такая азиатская фамилия?

-- Не знаю. Как-то не приходилось задумываться об этом…

-- Зря! Свою родословную хотя бы немного нужно знать! – Назидательно промолвил Луковский.

-- После дембеля обязательно потрясу своих предков на предмет родословной, – а чуть погодя, спросил: – А вы, почему именно меня взяли с собой, товарищ капитан, могли бы и кого-то другого взять?

-- Мог взять любого, но мне для подобного мероприятия именно лесовик нужен: несведущего в лесных премудростях возьмёшь с собой, потом будешь его по всей тайге искать не один день. Такое уже бывало, и не единожды.

Они ещё постояли немного, вдыхая ядрёный утренний воздух вместе с запахом увядающей листвы, прелью плодоносящей грибницы и горьковатым ароматом болотного багульника, и попутно радуясь незапланированному отдыху.

Утренний туман отошёл от подошвы сопки и держался клочьями вдоль дальней речки, которая угадывалась отсюда по редкому частоколу растущих там елей. Ближние сопки на той стороне долины были покрыты жёлтыми пятнами березняков на фоне ещё зеленеющих в эту пору лиственниц, а дальние – разукрашены сине-голубой акварелью. Белые облака беззвучно скользили по небесной голубизне за край окоёма, и Луковский живо представил в памяти топографическую карту, которую он изучал в вагончике начальника штаба перед тем, как отправится в этот поход.

Теперь, вспоминая по памяти карту, он понимал, что стоят они сейчас на водоразделе между бассейном рек Буреи и Зеи, и что административная граница между Хабаровским краем и Амурской областью проходит именно по этой самой Тэксике, на которую они пытаются выйти уже третий раз, но пока неудачно. Имея исток где-то в отрогах хребта Турана, речка скатывалась по распадкам в яйцеобразную долину, окаймлённую высокими сопками, проходила сквозь узкую километровой ширины горловину и вырывалась на простор широкой поймы. И нужно быть порядочным идиотом, чтобы в таких местах блудить. Всё это результат пресловутой паники, когда человек, едва потеряв ориентиры начинает бестолково метаться, не находя выхода, и Луковский улыбнулся своему удачно сделанному выводу.

-- Что, пойдём дальше? – заметив улыбку на лице капитана, спросил Гасан.

-- Да, дружок, пойдём дальше, а то и сегодня не доберёмся до места.

-- А что это за место?

-- Охотничье зимовье в верховье Тэксики, – и взглянув оценивающе на сержанта, Луковский добавил, – ночи сейчас уже прохладные, и у костра особо не выспишься, а в зимовье и от непогоды и от холода можно спрятаться, да и обсушиться есть где, что в нашем положении немаловажно.

-- А вы откуда знаете о зимовье, коль не бывали там ни разу?

-- Так ведь хозяин зимовья каждую зиму бывает у нас в батальоне: охота охотой, а водочки достать перед новым годом ему кроме нашего магазина негде. Так и познакомился с ним, и о зимовье узнал, да ещё по карте изучил прилегающую местность, чтобы представление иметь о ней, – закончил объяснение Луковский и двинулся по дороге вперёд.

Дорога ещё петляла вдоль подошвы сопки, но всё больше норовила соскользнуть влево на маревый участок, который угадывался по зарослям болотного багульника, карликовым северным берёзкам и разбросанными по начавшей желтеть равнине серым стволам лиственниц, погибшим в незапамятные времена, да так и оставшимся стоять безмолвными памятниками былому.

Наконец, березняки остались позади, открывая справа широкую долину, вплотную подходящую к сопке с запада. Дорога незаметно превратилась в зимник, который выделялся коричневыми отвалами развороченного гусеницами мохового покрытия. Под ногами ощутимо захлюпало, и Луковский предупредил сержанта:

-- Ты, Миша, не шел бы по колеям, а то ненароком ввалишься в колодец: не хватало нам ещё сушиться по дороге.

-- Так я по твёрдой мерзлоте иду, даже ноги начинают мерзнуть сквозь резину, да и техника здесь прошла, – аргументировал свои действия Гасан.

-- Техника прошла весной, когда всё было замерзшим, кроме мха. Гусеницы разрушили целостность термоизоляции, и мерзлота всё лето сантиметр за сантиметром таяла, заполняя колеи водой. В низких местах, возможно, когда-то были озёра, которые тоже замёрзли, а их поверхность постепенно заполонили мхи. Вот в таких местах с нарушенной изоляцией и образуются в течение лета глубокие колодцы, в которых, как утверждают бывалые люди, можно бульдозер утопить.

-- Тогда понятно, – согласился Гасан и, выйдя из колеи, продолжил движение краем зимника по едва различимой во мхах тропке.

Идти становилось всё труднее. Сапоги утопали до колен в толстом слое мха, который пружинил и замедлял движение. В оставленных ими глубоких следах во мху моментально скапливалась вода, которая мутнела от сонма взвешенных в ней мелких частиц болотистых отложений.

Уже через километр такого пути Луковский заметил, как потемнела от пота гимнастёрка на спине у Гасана, да и ему самому приходилось поминутно вытирать выступающий из-под фуражки пот. Пора было остановиться и передохнуть, и он отдал команду:

-- Всё, перекур! Давай минут пять передохнём и восстановим дыхание, а то мы с тобой будто кросс на очередной инспекторской проверке сдаём.

День начал истекать теплом. Туман возле речки истаял вместе с утренней прохладой, открыв для обозрения частокол высоких елей во всей их красе. Лёгкий ветерок прошёлся волнами по перезрелым травам, и Луковский подставил под его благодатное дуновение разгорячённое лицо.

-- Воды хотел глотнуть, да больно мутная она во вмятинах от наших следов, – поднося ладонь к лицу, разочарованно промолвил Гасан.

-- Пей из колеи: в тайге всё стерильно.

-- А вы, товарищ капитан?

-- Я потерплю до речки. Все равно, сколько не пей – через минуту потом выйдет.

-- Ну, тогда и я не буду пить. Лучше голубики соберу горсть, – и Гасан махнул рукой в сторону низкорослых кустиков голубики, разукрашенных в эту пору жёлто-розовым цветом осени.

-- Дерзай, Миша, если не ленишься!

Гасан направился к плантации голубики, а Луковский обернулся назад и стал обозревать пройденный путь. Отсюда, с маревой равнины, сопка смотрелась величественной крепостью: правым скатом упиралась в долину, а левым – в горный хребет, густо поросший лиственницей и берёзой. Её вершину венчала вышка со смотровой площадкой – образец архитектурного искусства неизвестных топографов.

Луковскому вдруг вспомнилось, как он таким же погожим весенним днём поднялся к этой самой вышке и присел после подъёма передохнут на забытое строителями бревно. А уже через пять минут подскочил с бревна как ошпаренный кипятком и начал отряхиваться: сонмы клещей переползали с молодой травы на его сапоги и устремлялись вверх. Они не сновали туда и обратно как обычно снуют муравьи, а ползли вверх целенаправленно и неотвратимо, и это было страшно.

Чертыхнувшись, он поднялся по деревянной лесенке на смотровую площадку. От открывшейся перед ним панорамы Луковский едва не задохнулся. Огромная долина в ожерелье не ближних сопок была залита ярким весенним солнцем. С правой стороны над долиной, увенчанная разноцветной короной радуги висела тёмно-синяя туча. Косые белесые полосы, которые «подпирали» тучу, явно свидетельствовали о том, что там шёл дождь. Радуга, образовав идеальную полусферу, одним своим концом уперлась в сопки на дальней стороне долины, а второй -- растворился в яркой весенней зелени на противоположной её стороне. Зрелище было необыкновенным, и Луковский мог бы любоваться им бесконечно, если бы радуга неожиданно не переместилась и не пронзила своими розовыми, фиолетовыми, желтыми, синими лучами вышку и всё окружающее её пространство. Луковский оглянулся кругом и понял, что ему надо уходить: начинался дождь, а до жилого городка было больше километра.

Он ещё постоял возле вышки, вдыхая в себя запахи дождя и молодой листвы, полюбовался необычным явлением природы, и как бы запоминая навсегда и радугу, и вышку, и молодые березки и лиственницы, что плотным частоколом окружили эту крохотную полянку. Потом перевёл взгляд на сапоги, краем сознания отмечая, что клещи никуда не делись, и соскользнул по выступам скалы вниз в направлении к дому.

Но на этом его злоключения не закончились: ещё дня два ему всё мерещилось, что эти злостные кровопийцы ползают у него под рубашкой, и рука каждый раз непроизвольно устремлялась к подозрительному месту и шарила там, в поисках маленького и цепкого насекомого. Луковский прекрасно понимал, что клещи «находятся» не под рубашкой, а в его головном мозге, но поделать с собой ничего не мог.

Живо представив тогдашнее свое полу шоковое состояние, Луковский поёжился, и правая рука его снова потянулась к вороту, но голос сержанта заставил его обернуться на зов.

-- Товарищ капитан, угощайтесь! – Предложил Гасан, протягивая к Луковскому горсть голубики на окрашенной голубичным соком ладони.

-- Ешь, ешь сам. Я, бывало, съем горсть голубики, чтобы утолить жажду, а после такого утоления ещё больше пить хочу, – отказался Луковский, но всё же несколько ягод взял.

-- Видимо, калорий в ней много, коль пить хочется? – спросил сержант.

-- Мягкая и уже давно перезревшая, но зато вся кислота из неё ушла, остались одни сахара. Так что калорий в ней вряд ли много, а вот сахарозы и глюкозы, да ещё витаминов – полно.

-- Да… медведям от такой ягоды только лафа.

-- Медведь сейчас на брусничниках пасётся: ему до снегов жирка нужно набрать, а с голубики какой прок, коль она под нашими пальцами лопается, то в медвежьей лапе и подавно. Однако, двинули помаленьку, – закончил объяснения Луковский и ступил на тропу.

Зимник незаметно поднимался на возвышенность, и колеи, заполненные водой, остались позади. Идти стало легче. Сапоги больше не утопали во мху, а ступали на каменистую твердь уверенно, и движение ускорилось. Редкие карликовые берёзки и заросли багульника постепенно заместил частокол молоденьких лиственниц и берёз, и, наконец, в просвете между деревьями блеснула вожделенная речка.

-- Всё! Привал! – промолвил Луковский, снимая с плеча рюкзак.

-- А почему не сразу рыбачить?

-- Ну, во-первых, тебе ещё удочку нужно сделать, а во-вторых, добыть наживку, так как хариус на пустой крючок не берётся. А для этого пойди в заросли молодых лиственниц и выбери себе удилище, желательно из сухого дерева, так как сырое дерево тяжёлое, и рука будет уставать от долгого держания его на весу.

Гасан ушёл, а Луковский вытащил из рюкзака топорик и пошёл искать погибшую лиственницу, у которой кора удерживалась бы ещё на стволе. Такую лиственницу он нашёл за поворотом приречной тропы: матёрое дерево лежало, выставив наружу оголённые корни в комле и устремив к небу беспомощные руки-ветви свои у вершины.

Уже под первым снятым со ствола куском коры Луковский нашёл короедов. Толстые белые личинки с маленькими коричневыми головками, оказавшись неожиданно на свету, пытались куда-то уползти, и он выбирал их из коричневой древесной трухи и опускал в узкое отверстие пластмассовой коробки. Наполнив её до половины и добавив туда же трухи, Луковский вернулся к месту стоянки.

Гасан сидел на покрытом лишайниками валуне и снимал ножом кору с длинного лиственничного деревца, и на немой вопрос Луковского, слегка смутившись, ответил:

-- Да не нашёл я там сухого деревца, пригодного для удочки: все какие-то кривые и толстые.

-- Ну, и ладно. По дороге ещё не одно подходящее деревце встретим, а это нужно слегка закоптить, чтобы так ярко оно не выделялось на общем фоне, а то всех хариусов распугаешь.

-- А что, разве хариус такой пугливый?

-- Как и любая рыба. Только здесь, видишь, какая прозрачная вода – он тебя за десятки метров видит. Поэтому подходи к перекату не спеша, лишних движений не делай, не суетись. Старайся сливаться с окружающим тебя фоном, а не выделяться яркой одеждой на нём. И ещё запомни: чем ты выше располагаешься на берегу, тем лучше тебя видит рыба. Можно заходить с переката по воде и спускаться до самого омута, поднимая муть в воде: хариусом это только приветствуется. Все эти, кажущиеся на первый взгляд мелочи не всегда получается соблюсти из-за особенностей каждого конкретного места, однако именно они являются составляющими любой успешной рыбалки, – заключил Луковский.

-- А я думал, что хариусов ловят как пескарей. Все ведь говорят, что только забросишь удочку, и он сходу берёт наживку.

-- Правильно говорят, однако как только ты полдесятка хариусов поймал – больше не стой, не теряй попусту время: или наживку меняй, или уходи на новое место. Хариус – стайная рыбка, и остающиеся в воде особи скоро сообразят, что их собратья не просто так покинули грешную воду. Срабатывает и у них инстинкт самосохранения.

-- Теперь понятно! Буду соблюдать правила лова, – заверил Луковского сержант.

-- Да, едва не забыл: приближаясь к выбранному месту, старайся поменьше грохотать сапогами по камням. Особенно шум пугает ленка. Он до такой степени пуглив, что срывается с места и уходит на глубину даже тогда, когда над ним пролетает ворона, а уж упавшая на воду тень приводит его в неописуемую панику, – и, немного помолчав, как бы убеждаясь в том, что напарник всё понял, продолжил: – Вот тебе леска с поплавком и крючком. Привязывай леску с таким расчётом, чтобы она была на полметра длиннее удилища. А я пока посмотрю под камнями ручейника.

Ручейник под камнями попадался, но каким-то он был маленьким и худым: такого и на крючок наколоть проблематично. В отличие от озёрного ручейника, здешний обитатель строил свой домик из склеенных песчинок в виде трубочки, в которой и обитал. «Надо будет посмотреть ручейника в заливах, где на старых корягах он должен быть крупнее», – решил Луковский и возвратился на их временный стан.

-- Готова ли удочка? – спросил Луковский у Гасана, подойдя к стану.

-- Так точно, товарищ капитан! Всё сделано по науке, – чётко по-военному ответил Гасан.

-- А у меня добыча неважная – ручейник больно мелкий. Надо будет посмотреть в заливах на старых корягах, – и Луковский раскрыл ладонь, показывая напарнику личинки.

-- Ой, а почему домик склеен из песка? У нас дома ручейник строит домик из мелких веточек.

-- В каждом месте – свой строительный материал. Здесь перекат, и вода ломит с большой силой, унося с собой весь мусор. А песок – он рядом лежит – прямо под камнями. Чем не строительный материал?

-- Тогда понятно.

-- А коль так, то собирайся в поход. Пойдём прямо сейчас по этой стороне речки, поскольку тропа здесь проходит. Но это не значит, что на ту сторону нельзя переходить. Видимо, дождя давно не было, и уровень воды низкий. Видишь, возле омута валуны из воды виднеются. Так что перекаты вполне проходимые. Но и напролом в воду не лезь, а смотри по обстоятельствам, – объяснял Луковский напарнику диспозицию, а сам, не теряя время, разворачивал свою телескопическую удочку.

Тропа шла вдоль речки. Иногда она петляла, обходя густые заросли молодой лиственницы или кустарников, и тогда река угадывалась по шуму ближнего переката и солнечным бликам в прогалинах между деревьями. Плантации голубики и болотного багульника в низинах подступали к самой речке, покрывая тропу непроницаемым покрывалом. Давно погибшие деревья лежали в этих зарослях поперёк тропы и были невидимы из-за густого полога листвы. Не мудрено, что Луковский, идя впереди, часто оскальзывался на их полусгнивших стволах и чертыхался по этому поводу.

-- А тропа ведь звериная – других здесь пока нет, – полуобернувшись к Гасану, на ходу сообщил Луковский, – и ветерок нам в лицо потягивает.

-- И что это значит? – заинтересованно спросил Гасан.

-- А то и значит, что зверь нас не слышит: не мешало ещё с мишкой столкнуться. Когда ветер от нас, то зверь нас слышит за километр, тем более, что мы оба курящие. Так что надо время от времени постукивать по деревьям или свистеть. Ты умеешь свистеть?

-- Умею…

-- Вот и свисти изредка на переходах, а то я так и не научился этому искусству.

-- Будет исполнено, – заверил Гасан и сильно просвистел, заложив пальцы в рот.

-- Годится, – одобрил искусство свиста напарника Луковский, и предложил: – яма закончилась и начинается новый перекат. Нам самое время спуститься к реке и порыбачить под перекатом.

Перекат был узким, прижатым к противоположному берегу намытой с их стороны кучей гальки, образовавшей речную косу, и вода с шумом неслась в тесном ущелье по камням, пенилась и клокотала. Достигнув омута, она сверкающей на солнце струёй уходила в глубину между покрытыми тёмно-зелёными водорослями валунами, закручивала водовороты и постепенно успокаивалась. Зайдя, казалось, в кипящую воду, Луковский сделал первый заброс удочки на самую быстрину в надежде, что прожорливый хариус может подниматься за кормом в самое водяное пекло.

Поплавок из гусиного пера в обрамлении маленькой пробки моментально заплясал на вспененной поверхности переката и понёсся вниз по течению, повторяя все зигзаги взбесившейся речной струи. Потом, перевалившись вместе с водой через валуны, наконец, скатился в омут и моментально ушёл на дно.

Луковский сделал подсечку, и первый крупный хариус через мгновение уже плясал на камнях. Широкий и длинный верхний плавник его переливался под солнцем всеми цветами радуги, и в такие моменты казалось, что великолепней этого зрелища ничего не может быть на свете. Но долго любоваться пойманной добычей не было возможности, и Луковский торопливо снял с крючка хариуса, нацепил нового короеда и сделал очередной заброс.

Гасан стоял ниже по течению в десятке метров и тоже делал забросы удочкой, но пока безрезультатно. Луковский знал из собственного опыта, как важна для начинающего рыбака удача на первой рыбалке и насколько неистребима вера в рыбацкое счастье потом, через годы и десятилетия, несмотря на все трудности и невзгоды, выпадающие на его долю. Со временем рыбалка превращается из банального времяпровождения в образ мышления, а то и образ самой жизни. Поэтому Луковский, пересиливая шум переката, прокричал напарнику:

-- Миша, не бойся, заходи в воду и забрасывай на струю: хариус на струе кормится.

Гасан послушно зашёл в воду, сделал заброс и уже через минуту держал в руке пойманного хариуса, при этом счастливо улыбаясь.

«Ну, вот, дело пошло! А дальше пусть закрепляет успех», – сделал вывод Луковский, и произвёл очередную подсечку.

Второй хариус был таким же крупным, как и первый его собрат, и так же подпрыгивал и норовил куда-то ускользнуть по мелкой гальке, но попытки его были тщетны. Луковский и его отправил в противогазную сумку, свято помня завет своих предшественников: никогда не держать пойманную рыбу на солнце.

После четвёртого пойманного хариуса клёв застопорился: поплавок спокойно проплывал несколько метров по струе, но уходить под воду не желал, и Луковский сменил старую наживку на ручейника. Новым «меню» соблазнились ещё два хариуса, а дальше дело не пошло – рыба упорно не хотела клевать, и Луковский понял, что нужно уходить на новое место. Он оторвал, наконец, свой взгляд от поплавка и осмотрелся кругом.

Погожий осенний день был в самом разгаре. Белоснежные паутины плыли над водой по речной прогалине, подчиняясь невидимому току воздуха, цеплялись за нависшие над протокой кусты и деревья, отцеплялись и уплывали дальше – в неизвестность. Пара крякв вынырнула из-за поворота реки и понеслась в сторону рыбаков, но, не долетев полсотни метров, круто взмыла вверх и через мгновение скрылась за вершинами деревьев.

Луковский ещё постоял, любуясь переливами солнечных зайчиков на шаловливой проточной волне, перевёл взгляд на верхнюю часть реки и сделал вывод, что перекат не очень длинный, а дальше начиналась яма с омутами и торчащими из воды корягами: значит за поворотом – следующий на их пути перекат и нужно уходить туда, не стряпая.

-- Миша! – Окликнул он напарника, – кончай ночевать: уходим на новое место.

-- А мы что, их всех выловили? – подходя к Луковскому, спросил Гасан, – вначале клевал, а потом как отрубило.

-- Да нет, Миша, там хариуса ещё полно. Просто остальные поняли, что с Гасаном шутки плохи.

-- Вы всё шутите…

-- Да нет – говорю серьёзно. Оставшиеся хариусы почувствовали опасность и перестали на короеда реагировать. Я поймал вначале четырёх хариусов, а сменив короеда на ручейника – ещё двоих. Больше в ближайшие час-другой они браться не будут, так что меняем место, Миша, – закончил объяснение Луковский и, забросив рюкзак за спину, направился к тропе.

Второй перекат был широким: не стеснённый ничем поток впадал здесь в омут неспешно, почти на всю ширину русла, но Луковский сразу определил основную струю и посоветовал Гасану:

-- Миша, заходи на перекат и потихоньку спускайся по воде к яме. При этом пошевеливай ногами гальку и песок, чтобы от твоего движения сносило вниз мутную воду, а с нею и различные личинки, обитающие под камнями. Только не греми сапогами по камням. На мутную струю и забрасывай удочку. А я, чтобы тебе не мешать, спущусь ниже по течению и похожу по плесу: возможно, ленка подхвачу – он в это время дня, бывает, кормится на плесе.

Луковский прошёл ниже переката, забросил на едва различимую здесь струю удочку и сразу пожалел, что на его рыбацком инструменте отсутствует проводная катушка: длинна проводки без катушки ограничивалась длинной лески, и приходилось раз за разом делать новые забросы, что не мог не оставить без внимания осторожный ленок. А тут ещё любопытно было узнать, как шли дела у Миши, и Луковский всё время боковым зрением наблюдал за маневрами напарника, почему и прозевал первую поклёвку.

Хотя поклёвки почти не было. Вот именно, что это «почти» неопытному рыбаку ни о чём не говорит, но поклёвка всё же была. Ровно плывущий по течению поплавок вдруг вздрогнул, приостановился, затем слегка притоп, но в глубину не ушёл, а дальше – продолжил свой путь, как ни в чём не бывало. Всё это действо заняло мгновение. Луковский сделал подсечку, но было уже поздно.

«Вот, мудрец какой! Почувствовал сопротивление поплавка и мгновенно выплюнул крючок» – чертыхнулся Луковский.

Короед действительно побывал во рту у ленка, на что указывало выступившее из тела личинки белое «молочко». Пришлось поправить короеда на крючке и сделал очередной заброс чуть выше того места, где была поклёвка. Но и на этот раз ленок перехитрил рыбака: пока при подсечке выбиралась леска, выгнутая течением дугой, ленок сделал своё дело и был таков.

Пришлось менять короеда, так как у старого, побывавшего дважды во рту у ленка, вытекло «молочко» и на крючке моталась только шкурка личинки.

Сделав очередной заброс, Луковский не позволял течению безраздельно владеть леской, а всё время выпрямлял её подъёмом удилища к верху, И вот он, долгожданный намёк на поклёвку. Мгновенная подсечка, и такой желанный удар из глубины, по удилищу передавшийся в правую руку, возвестил об удачной подсечке. Выводить он ленка не стал, а буквально вывалок его на берег: пока будешь жеманиться с ним – сойдёт с крючка.

-- Здорово вы его! – Восхитился подошедший к Луковскому сержант, – килограмма три будет.

-- Вряд ли, килограмма полтора, не больше. Это он в сравнении с хариусами кажется тебе великаном.

Ленок лежал на мокрой гальке, открывал рот с торчащим из верхней губы крючком и кожицей растерзанного короеда и пытался куда-то ползти, интенсивно шевеля хвостом и изгибаясь всем телом. Светло-серая его окраска, помеченная более тёмными вкраплениями, говорила о том, что ленок – обитатель неглубокой ямы с чистым светлым дном.

-- Посмотри, как рыба себя маскирует к внешнему фону: в мелкой яме с чистым дном – окраска её тела светлая, под цвет камней, а вытащишь такую же из глубокого омута, она вся чёрная как кочегар. Ну, как наши успехи? – без перехода спросил Луковский.

-- Пять штук поймал! И что характерно: первый был крупный, а чем дальше ловил, тем он меньше и меньше. Может я их всех переловил, потому что поклёвки резко прекратились?

-- Нет, Миша, не всех. Ночью порыбачим с острогой, и ты убедишься в том, сколько хариуса может обитать на одной яме. Сейчас время идёт к обеду, и хариус в большинстве своём кормится под перекатом, пока его извечные враги – ленок и таймень – полдничают под корягами. К вечеру под перекат потянется ленок, ну, а таймень – в основном промышляет ночью. Но тут мелко, а поэтому таймень стоит где-либо в глубокой яме, да не один: они чаще всего передвигаются парами.

-- Все равно этот ленок больше, чем мы ловили на Туюне, – не сдавался Миша.

-- У ленка весовой предел – восемь килограмм. Так что этот ленок – юноша. А вот смотри: по бокам у ленка две полосы, которые расположены от головы до хвоста. Это «уши» ленка, называются боковой линией. Благодаря им он улавливает любые колебания в воде, даже те, которые возникают на суше. Почему я и прошу тебя подходить к месту рыбалки без шума, насколько это возможно.

-- Понятно, – согласился Гасан, не отрываясь от исследования рыбьих «ушей», но скоро потерял к ним интерес и выпрямился в полный рост.

-- А не перекусить ли нам, Миша? Как говаривал мой ротный старшина: «Война войной, а обед – по распорядку».

-- Я и забыл за еду. Так могу и до вечера проходить.

-- Это не дело. Надо подкрепиться, в противном случае – пристанем. У меня предложение: запасы свои оставим на потом, а сейчас сварганим уху из хариусов. Согласен?

-- Ну, вы ещё спрашиваете?

-- Тогда -- за дело! Ты собери сухого хвороста и разожги костёр на косе у сваленного дерева, только подальше от травы, а я за это время почищу рыбу и приготовлю другие ингредиенты.

Луковский, очистив очередного хариуса и промыв его в воде, оглянулся: костёр пылал, как говорят, во всю Ивановскую, но при ярком солнечном освещении пламени почти не было видно и только небольшая струйка дыма, поднимающаяся к безоблачному небу, говорила о его наличии. Гасан ломал о колено сухой хворост, и треск сломанной древесины периодически вспаривал дремотную тишину разомлевшей от полуденного тепла тайги.

-- Выруби сырую слегу и рогульку под котелки, а потом подойдёшь ко мне, – попросил Луковский .

Напарника долго ждать не пришлось, и Луковский, промыв последнего хариуса и поместив его в котелок, спросил у Гасана:

-- По три хариуса на брата хватит «повеселить» душу?

-- Ой, за глаза, товарищ капитан.

-- Тогда смотри сода, – и Луковский на ладони преподнёс для осмотра разрезанный желудок хариуса.

-- Что это?

-- Рыбий желудок. В общем, я не буду подробно всё объяснять за неимением времени. Только запомни на будущее: поймал первого хариуса – не ленись изучить содержимое его желудка – занятие полезнейшее.

-- Ой, а что там шевелятся в общей массе? – изумлённо спросил Гасан.

-- В том-то и дело, что это личинки стрекозы. Видишь, некоторые ещё живые. Они-то и составляют дневное меню хариуса вместе с ручейником и муравьиными яйцами.

-- А откуда вы знаете, что эти зелёные рачки – личинки именно стрекозы?

-- Бери котелки и пошли к костру: по ходу всё расскажу.

Они водрузили котелки с рыбой на слегу, которую комлевой частью воткнули в гальку под деревом, а посредине сделали для неё подпорку из рогульки, и через минуту пламя уже облизывало покатые бока алюминиевых армейских котелков.

-- Так вот, слушай и запоминай, – продолжил рассказ-инструктаж Луковский, когда все приготовления для варки ухи были закончены, – было это несколько лет назад на такой же рыбалке как эта. Только время шло к вечеру, клёв был отменный, но неожиданно у нас закончились короеды. Что делать? Добыть новых короедов – не было возможности: вокруг на километры располагалась марь. И рыбалку, почитай, по этой причине нужно было заканчивать. Кто-то из рыбаков предложил: давайте используем в качестве наживки рыбьи желудки. Идею одобрили и начали вспаривать рыбам животы. Когда разрезали первый желудок, то в пищевой массе нашли таких же, как эти рачков. Что за живность – никто из нас объяснить тогда не сумел, а вот хариус на них брался отменно. Поэтому вся рыба, в том числе и вновь пойманная в скором времени лежала со вспоротыми желудками.

-- Да, век живи – век учись! – озвучил известную истину Гасан. – А как вы определили, что это личинки стрекозы?

-- У меня есть книга, которая называется «Малая энциклопедия животного мира». Вот в ней я и нашёл уже после той рыбалки описание этих самых рачков. Оказывается, стрекоза откладывает свои яйца именно в горных речках и ручьях. Только не понятно, почему она в данном случае откладывает их так поздно: на дворе ведь сентябрь. – В раздумье закончил рассказ Луковский и поднялся с бревна, чтобы снять пену с закипающей ухи.

В воздухе, напитанном ароматом разогретой смолы, горьковатым запахом багульника и подсыхающих водорослей ощутимо запахло вареной рыбой, и желудок сразу отреагировал на последний запах голодными позывами.

-- Нарезай хлеб, а я сниму пену: в ней вся грязь собирается. Вовремя не снял – и юшка в ухе мутнеет, – проговорил Луковский и взялся за ложку, – а ещё лавровый лист нужно убрать после пятиминутной варки, в противном случае масла, которые содержатся в нём, будут придавать ухе горьковатый вкус.

-- А чай в чём мы будем заваривать, ведь два котелка заняты под ухой?

-- А мы сюда не чаёвничать пришли: заварим чай прямо в кружках. Нам его по паре глотков только и нужно после ухи.

-- Годится…

-- Луковский ловко подцепил палкой под дужку первый котелок и поставил на гальку, за ним последовал его собрат. Сходил с кружками за водой для чая и пристроил их на нагоревшие к этому времени угли.

-- Кажется, всё предусмотрели. – Окинул хозяйским взглядом импровизированный стол Луковский и отдал команду: – К первому рыбацкому обеду – приступить!

Они черпали ложками обжигающую рты жидкость, старательно дули на неё, смешно собирая в трубочку губы и все равно обжигались, сопели, вздыхали, порой что-то урчали, но не прекращали трапезу. Пот выступил бисером на их покрасневших лицах, который недосуг было вытирать платком и его просто смахивали рукавами. Наконец, Гасан отвалился от котелка, звучно отдулся и патетически произнёс:

-- Да, такой ухи я никогда не едал!

-- Да брось ты! Разве у тебя дома не водятся вкусные рыбы? – отрываясь от котелка, спросил Луковский.

-- Такой вкусной – нет.

-- А лини тебя устроят?

-- Они болотом за версту воняют, – презрительно отозвался о линях Гасан.

-- Видишь, Миша, вкус ухи не только от сорта рыбы зависит. Много влияет на её вкус вода, а также то, в какой последовательности мы закладываем в котелок ингредиенты. В общем, над ухой нужно умело колдовать, тогда и юшка будет на славу. А с запахами болота в рыбе с успехом справляется банальный уксус. Однако, заканчиваем с трапезой.

Они быстро доели остатки уже немного остывшей ухи, торопливо попили чай, помыли посуду и тронулись в путь.

Солнце к тому времени переместилось в западную часть небесной полусферы и пригревало не шуточно – по-летнему. Стояла полуденная дремотная тишина, лишь иногда трещал под ногами путников сухой валежник, да чавкала грязь в низинных местах. Дальний перекат угадывался по слабому шуму и если бы не знать о его существовании, то можно было подумать, что работают невидимые в лесу мельничные жернова.

Целые колонии маслят были рассыпаны на прогалинах среди лиственниц и елей. Они порой занимали всё свободное от трав и кустарников пространство, стайками выбегали к тропе, по которой шли рыбаки, и призывно блестели на солнце своими коричневыми шляпками. А в берёзовом «царстве» маслят сменяли подосиновики. Красные головки их выглядывали из прошлогодней листвы, а порой маячили в густой порыжевшей траве, забирались под сень густых кустарников и даже умудрялись расти на валунах, обильно покрытых мхом и лишайниками. И было настоящей мукой для Луковского, с детства собиравшего грибы, пройти мимо такого богатства. И он порой приостанавливался, выламывал из почвы крепыша-подосиновика, любовался этим чудом природы, вдыхал его ядрёный и неповторимый запах и с сожалением выбрасывал гриб в траву.

-- Что, наберём на грибницу подосиновиков? – спросил Гасан, заметив в руках у Луковского очередной сорванный им гриб.

-- Нет, Миша, собирать не будем. Все равно за дорогу помнём их. Там, на месте соберём свежих грибов, а то получится как у тех незадачливых, что ходили в лес со своими дровами.

-- А разве такое бывает?

-- Бывает, Миша, бывает. Вон на Алонке ещё в семьдесят пятом году чья-то садовая голова по незнанию или глупости заказала дрова. Их и поставили по железной дороге, а куда их девать: платформы нужно освобождать, в противном случае плати штраф за простой подвижного состава. И на станции не бросишь, там и своего хлама с избытком. Пришлось выгружать и везти в посёлок, мол, на что-либо пригодятся. Так невостребованными те коряги и лежат до сих пор… в кювете недалеко от КПП.

-- Не знал я о таком…

-- Ладно, Миша, поворачиваем к реке, а то проскочим перекат, и вынуждены будем возвращаться.

Перекат был на славу: поток разделялся огромным валуном, лежащим на его пути на два рукава. Бег воды заканчивался обрывистым откосом, уходящим в тёмную глубину. Слева в омут впадал небольшой ручей, что являлось неоспоримым плюсом этого переката, и Луковский распорядился:

-- Миша, входи в поток и спускайся по течению вниз левее валуна, не забывая при этом шевелить ногами камни. К откосу сразу не приближайся и не забрасывай удочку в омут, а ложи поплавок в конце переката, а течение само вынесет поплавок куда надо. А я буду спускаться по правому рукаву.

Рыбалка наладилась с ходу: то у одного рыбака, то у другого поплавок немного проплыв по течению уходил в тёмную глубину омута, а уже через секунду в руках трепетал серебристый хариус. Когда наметился спад в интенсивности клёва, сменили наживку на ручейника. Клёв возобновился, но ненадолго. «На закуску» предложили хариусу личинку стрекозы, и это сработало как нельзя лучше. Уже когда и после личинки клёв стал затихать, Луковский, пересиливая шум переката, прокричал:

-- Миша, выходи, пойдём дальше, – и первым двинулся к берегу, оскальзываясь на скользкой гальке и преодолевая течение.

-- Вот это – класс! Я даже такого не ожидал. Метр-другой поплавок проплывёт – поклёвка, ещё метр-другой – и ещё поклёвка. Вовсе счёт рыбам потерял, – запыхавшись и отдуваясь после преодоления потока, делился успехом и впечатлениями Гасан.

-- Потом посчитаем. А сейчас – переход на новое место.

В очередной раз, обходя кусты кедрового стланика, Луковский обратил внимание на обилие на них шишек. Полосатые маленькие зверки сновали от куста к кусту, задрав к верху рыжие хвосты и непомерно надув щёки. С приближением путников они издавали писк, быстро перебегали тропу, приостанавливались, вставали на задние лапки, чтобы лучше рассмотреть нарушителей их покоя и снова срывались в бег.

-- Миша, посмотри, как у бурундуков раздулись щёки от набитых во рты орехов. Такое ведь не часто увидишь.

-- Может и нам следовало бы нарвать шишек?

-- Ой, Миш, если бы ты знал какое это скучное занятие – добывать такие мелкие орехи из шишек, то не стал бы предлагать мне мартышкин труд. Да и времени у нас на эту работу не будет: пока дойдём, расположимся, а там и ночь не за горами. Не будешь же ты при свече шелушить шишки, а они, к тому же -- в смоле, которую нечем будет снять с рук.

-- И то верно…

-- А коль так – поворачивай к реке.

Спустившись с обрывистого берега и подойдя к воде – осмотрелись. Поток, вырываясь из-за поворота, устремлялся к яме с большой скоростью, и перейти его, не представлялось возможным. Но и рыбачить вдвоем на узком пространстве было проблематично. Оценив диспозицию новогоместа мгновенно, Луковский попросил напарника:

-- Миша, рыбачить будешь один, а мне давай твою рыбу: пора ей вспороть животы.

-- Так вспороли бы на месте, чтобы время не терять.

-- Э, нет, Миша, сегодня очень тепло, а рыбка наша столь нежная, что животы сами прогниют и испортят её товарный вид. Так всегда поступают в летнее время – вспаривают животы через два-три часа лова, иначе обойтись с ней нельзя – получится каша из смеси кишок и балыка.

Мера оказалась своевременной. Луковский быстро работал ножом, вспаривал животы, очищал их нутро от внутренностей, заодно удалял жабры, и складывал добычу, не промывая её в воде в десятилитровую емкость от термоса из нержавеющей стали. Емкость эту он всегда брал с собой в такие походы: в ней хорошо были защищены вещи на случай дождя и спина гарантирована от намокания рыбьей сукровицей при транспортировке улова. А ещё это была резервная посуда, случись набрать тех же ягод или грибов, которые в обычном рюкзаке не понесёшь. Да и присесть на эту плоскую ёмкость-ведро не по раз случалось в тех местах, где сидений природа не предусмотрела, особенно при движении по марям.

Закончив возится с последней рыбой, Луковский прошёл к небольшой лагуне, из которой выглядывали коряги и, зайдя в воду, стал их ощупывать. Казалось, ручейник здесь присутствовал на каждом сантиметре. Большие трубочки-хатки с приклеенными к ним палочками попадались часто под руку, и ими скоро была наполнена банка, в которую Луковский добавил воды.

-- Миша! – Позвал напарника Луковский, возвратившись назад, – возьми настоящего ручейника, коль «песчаного» забраковал, а мне отдай улов на переработку.

А между тем время не стояло на месте. Блики снижающегося к горизонту солнца всё чаще слепили глаза сквозь частокол разомлевшего леса, играли зайчиками на шаловливой волне речного потока, будто стремясь убежать вместе с ним в таёжную даль, и каждый раз непременно возвращались обратно. Остро пахло водорослями и разогретой смолой. Ветерок изредка лениво шевелил обвисшие косы перезревшей осоки на речном обрыве, и от этакой идиллии непреодолимо тянуло в сон.

Луковский встряхнул головой, отгоняя прочь сонную одурь (не мешало ещё задремать на такой рыбалке!), поднялся на ноги и позвал Гасана:

-- Миша, кончай ночевать! Оставь хариусов на развод немного. Пойдём дальше – время поджимает.

Они снова вышли на тропу. За очередной купой старого леса открылась величественная панорама: высокая, доверху заросшая лесом сопка заняла треть окоёма и как бы нависала над приречной долиной своей громадой. Река, сделав последний поворот, уходила прямо к подошве сопки, сверкая сонмом солнечных зайчиков и слепя до боли глаза. Слева подпирала своей вершиной небесную голубизну такая же величественная сопка. А дальше, в промежутке между ними громоздились затянутые синевой дальние сопки – ещё более величественные и высокие, чем ближние их собратья.

-- Однако, как говаривал чукча, мы, кажется, пришли, – в раздумье промолвил Луковский, ещё раз обшаривая глазами открывшийся перед ними простор.

-- А где же тогда зимовье?

-- Ну, Миша, что тебе зимовье – коробок спичек, который вынь из кармана и положи перед тобой. Ещё метров пятьсот предстоит пройти до подошвы сопки, а там осмотримся.

-- Тогда идёмте, все равно здесь сплошной перекат и ни одного омута не видно: одни камни из воды торчат.

Тропа иногда удалялась от речного обрыва, обходя густые заросли молодой лиственницы, то вдруг будто спохватившись, спешила прижаться к речному урезу и тянулась тогда по прямой линии на отдельных отрезках, пока не наталкивалась на очередное препятствие. Тени от деревьев удлинились и ложились поперёк тропы, напоминая собой шпальную решётку на железнодорожном полотне. На небольших полянках стали попадаться брусничники, и путешественники изредка нагибались на ходу, срывали тёмно-розовые кисточки и тут же отправляли в рот терпкие кисло-сладкие ягоды.

-- Вот от брусники никогда пить не хочется. Сколько бы её ни съел, а слюны всегда полон рот, – ни к кому не обращаясь, сделал вывод Луковский.

-- Это точно! – Полуобернувшись на ходу, согласился Гасан. – А вы знаете, что меня больше всего удивляет? Сколько идём, а не встретили ни одного пня: ни свежего, ни замшелого. Здесь что ли, людей никогда не бывает?

-- Выходит что так! Да кому здесь бывать? Глухомань невообразимая. Возможно, лет сто назад эвенки на оленях проходили, да вот «наш» охотник по зимнему времени зверя промышляет.

-- То-то я смотрю – ни следка.

-- Следы есть, только всё звериные. И мы с тобой, Миша, шпарим по звериной тропе. Почему я и просил тебя изредка посвистывать, а ты относишься к своим обязанностям халатно.

-- Виноват! Исправлюсь! – Заверил Миша и, подхватив под мышки удочку, засунул в рот пальцы и издал пронзительный свист, звук от которого прокатился вдоль речки и где-то угас, истаял в тайге.

-- Извиняться будешь перед медведем, когда тот встанет на дыбы, а пока, прошу тебя, изредка тревожь свистом тайгу: дешевле будет.

-- А что, вы уже медведя видели?

-- На мочажине след его видел, и довольно свежий: вывернутые комочки почвы ещё не успели обсохнуть на солнце, но тебе не стал показывать, а то ещё с полдороги повернёшь назад.

-- Ну, тоже такое скажете…! А вон и избушка под сопкой стоит, – показал Миша не занятой удочкой рукой в сторону сопки.

-- Слава богу – дошли! Значить, охотник не подгадил – правду сказал. А то я уже грешным делом начал сомневаться в правдивости его рассказов.

Путники невольно заторопились, и с каждым шагом зимовье всё больше проявлялось в деталях. Ещё не старый сруб из средней толщины лесин. Дверь, сработанная из колотых и грубовато отесанных плах. Единственное окошко как амбразура смотрело на тропу, и было затянута плёнкой. Крыша из еловой коры с торчащей из неё металлической трубой завершали наружное убранство. Простенько сработано, без всяких излишеств, но надёжно – на века!

-- Кто-то не видел пней, – сбрасывая с плеча порядком надоевший за дорогу рюкзак и присаживаясь на бревно, промолвил устало Луковский и показал рукой на открытое пространство за избушкой, – посмотри, сколько их здесь.

-- А зачем же он всё подряд вырубил, ведь такая тут, видимо, раньше была красота?

-- На случай пала. Ведь если покатит вал огня, то защититься здесь будет нечем, поэтому и противопожарную полосу сделал, как мог, чтобы зимовье уберечь.

-- И всё же жаль такую красоту губить! – С грустью промолвил Гасан и повернулся лицом к домику. – И дверь у него без замка – подпёрта бревном.

-- Тут не принято вешать замки: тайга – лучший из замков! Да и от кого здесь запираться?

-- Да, всё это необычно. А можно я посмотрю, что внутри домика находится?

-- Валяй! Только осторожно, а то там, возможно, засел мишка…

-- Да ну!? – с сомнением в голосе выговорил Гасан, однако в нерешительности остановился.

-- Не дрейф! – рассмеялся Луковский. – Медведь что тебе, совсем без мозгов, чтобы сидеть в этакую пору в зимовье? Там могут быть только мыши, если наш охотник небрежно обходился с отходами от своей кухни, то прикормил грызунов.

Гасан немного потоптался у двери, потом откинул бревно и взялся за дверную ручку, сработанную из куска кривого деревца и вставленную обоими концами в просверленные косые отверстия. Дверь жалобно скрипнула проржавевшими петлями и распахнулась, открывая тёмное нутро зимовья для обозрения. Миша ещё постоял в нерешительности какое то время, как бы ожидая подвоха, и, решившись, шагнул внутрь домика.

Его долго не было, и Луковский уже намерился идти следом, но напарник, наконец, появился в дверном проёме, прикрыл глаза от яркого дневного света и патетически изрек:

-- Да сюда можно экскурсии водить – настолько всё здесь необычно. Такого у нас дома от рода не увидишь.

-- И что за необычность ты там нашёл? – спросил Луковский, хотя был знаком с интерьером подобных «заведений» из собственного опыта, и поднялся с бревна, чтобы проследовать в избушку.

Глаза постепенно привыкли к полумраку, и Луковский осмотрел внутреннее убранство зимовья. У задней стенки покоились нары, сработанные из жердей. К стенке был прикреплён столик из колотых и оструганных плах. Почти по всему периметру на стенах закреплена полка из таких же плах, опирающаяся на деревянные спицы, вделанные в стены. В углу при входе стояла металлическая печка, обложенная валунами, скреплёнными между собой глиной. Жестяная труба упиралась в потолок, вернее в разделочную дыру, обмазанную жидкой глиной, которая со временем потрескалась и местами осыпалась. Стены домика снизу до половины сияли первозданной желтизной отесанной древесины, а дальше к верху постепенно приобретали серый оттенок, пока на потолке не превращались в аспидно-чёрный цвет. Жерди возле печки упирались своими концами в противоположную стену и явно служили сушилкой для одежды. Возле столика – одинокий чурбак-сидение: гости здесь изначально не предполагались. Вот и всё убранство – ничего необычного для тех, кто бывал в подобных «гостиницах».

-- А зачем он потолок в чёрный цвет окрасил? – спросил Гасан.

-- Это не краска, Миша, а кристаллизовавшаяся сажа. Видимо, первое время у охотника не было печки, и он топил очаг по-чёрному, как это делают доныне в настоящих русских банях. На это указывают и остатки глины на стенке за печкой. А дым уходил в отверстие, в которое вставлена нынче труба. Видишь, две деревянные рейки по краям отверстия? Это направляющие, на которых опиралась деревянная заслонка, которую закрывали, когда от дыма очищалось помещение.

-- Всё это так необычно. А где его постель? Да и прочей утвари не видно…

-- Ну, Миша, ты даёшь! Тебе что, ещё и «меню» как в ресторане подать нужно? Человек на полгода отправился в отлучку и, естественно, он всё попрятал в потайном месте от таких, как мы с тобой, не прошеных гостей.

-- А вот соль и спички не спрятал.

-- Это не писанные никем правила хорошего тона в тайге. Предметы эти специально оставлены для нас. Вдруг мы забыли соль дома или намочили свои спички и очаг нечем разжечь, чтобы обсушиться. Мы тоже, когда будем уходить, оставим здесь кое-что из своих запасов, без которых на обратной дороге и дома можно обойтись. Таков закон тайги – о тебе, неизвестном позаботились заранее и ты должен платить тем же добром, по возможности, конечно.

-- Да, как тут хорошо и необычно! Впечатлений у меня – на год вперёд, а память – на всю жизнь.

-- Не знаю, как там будет у тебя с памятью, а пока бери нож и заготовь травы. Не спать же нам на голых жердях? А я улажу с рыбой и приду тебе на помощь.

Луковский поместил рыбу в пакет, хорошо завязал его, подхватил второй рукой котелок и направился к речке, которая поблескивала в промежутках между деревьями метрах в пятидесяти от избушки. Солнце уходило на покой за дальние сопки и, казалось, хотело напоследок поджечь торопкую воду речного переката. Дятел на недальней сухой ели спешил отужинать до темноты и самозабвенно выбивал дробь, которая покрывала все остальные звуки. Вода на этом длинном перекате не шумела и не пенилась, а не спеша переваливалась через валуны и коряги и также неторопливо катила дальше.

Луковский зашел в реку и ощупал подмытый речной обрыв у кромки воды: ледяной холод ожёг его пальцы. Он удовлетворённо хмыкнул и засунул пакет с рыбой в искомое место, прижав его валуном ко льду. Для надёжности подвернул ещё несколько валунов к своему тайнику, и лишь убедившись в том, что теперь ни вода, ни зверь не унесут его пакет, вышел на берег. Зачерпнув воды в котелок и полюбовавшись ещё раз игрою заходящего солнца в бегущей воде, поднялся в гору к избушке.

Миша расстарался: к приходу Луковского на поляне возвышалась изрядная куча травы, благо её здесь было не занимать. Прикинув на глаза их скромные потребности в траве. Луковский предложил:

-- Достаточно, Миша, заноси траву в домик и расстели равномерно на нарах, а затем покрой её плащ-палаткой. Я же, чтобы не терять время, разожгу костёр в очаге и сварганю чай.

-- А зачем палаткой покрывать траву?

-- А затем, чтобы наши бока влажными не были: она ведь только на вид сухая, но на самом деле ещё не высохла, да и конденсат из воздуха уже выделился и осел на траву: в тени к вечеру воздух остывает быстрее, чем на открытом месте и влага конденсирует и превращается в росу.

-- Тогда понятно…

Очаг этот Луковский заметил ещё тогда, когда они подходили к домику: куча камней своим серым цветом и формой отчётливо выделялась на желтеющем фоне полегших многолетних трав. Внутри очага на каменистом поде сохранились только угли, а зола, видимо, была выдута ветрами и вымыта летними дождями.

Разложить костёр не составило труда, благо стопка топорника лежала в метре от очага. Пламя вначале лениво лизало тонкий хворост, который никак не загорался, а только дымил, но потом вдруг ярко вспыхнул, затрещал, взметнул в вечернее небо сноп искр, и Луковский пристроил к нему котелок с водой.

Усталость дневного перехода только теперь началась сказываться, и Луковский присел на край бревна, ровный срез которого выглядывал из травы, а появившегося в дверном проёме Гасана попросил:

-- Миша, тащи сюда мой рюкзак – ужинать будем. – А через минуту, когда рюкзак оказался у него в руках, продолжил. – В связи с тем, что уху мы уже едали сегодня, я решил не заморачиваться с ужином, а сделать его на скорую руку из наших запасов. Тем более, что некоторые из них не подлежат длительному хранению и должны быть немедленно уничтожены. Ты как, согласен?

-- Без проблем.

-- Ну, вот и хорошо: поужинаем, чай попьём, и можно будет на отдых свалить.

-- А как же с острогой? Вы же говорили…

-- С острогой пойдём завтра. Сейчас наступит ночь, и соваться в незнакомое место даже с фонарями не стоит. Это тайга, Миша, а она авантюры не прощает. Завтра днём пройдём с удочками в разведку, а вечером, когда хорошо стемнеет – тронемся в путь. Усёк?

-- Понятно! – без энтузиазма ответил Гасан.

-- А коль понятно, то бери яйца, можно с салом или колбасой употребить. Сыр и тушёнка – в банках – пока придержим. Жаль, зелени у нас никакой нет. Бананы и ананасы завозят в магазин, а зелёного лука днём с огнём не найти. Вот жизнь пошла!

-- Это точно! Я только здесь и попробовал эти диковинные фрукты, а раньше лишь по телевизору видел. Домой приеду – хвастаться буду, мол, «Ешь ананасы, рябчиков жуй…», – продекламировал Гасан.

-- Вот, вот, а меня генерал распекал, что я вам на праздничные столы вместо традиционных яблок ананасы выставил. И ведь не докажешь ему, что столы сервированы красиво, что яблоки и ананасы в одну цену и что многие из вас впервые отведали этот заморский фрукт только в армии, а раньше сведения о нём почерпнули из стихотворения Маяковского.

-- А, правда, товарищ капитан, что у вас отпуск сейчас?

-- Воистину – правда, – дурашливо перекрестился Луковский на костёр и засмеялся при этом.

-- А почему вы здесь, а не дома? – спросил Гасан, а потом уточнил, – Я имею в виду – на западе.

-- Да как-то не сложилось в этом году: мои домашние летом отдыхали в санатории, а мне одному ехать домой не с руки.

-- Ну, тогда бы на море съездили…, – мечтательно промолвил Гасан.

-- Что ты, Миша, это не моё: я уже на второй день буду с ума сходить от такого отдыха. Моё вот, – и Луковский обвёл окружность вокруг себя рукой с зажатым в ней куском белого хлеба, а потом продолжил: -- тем более, что я давно мечтал о таком отпуске, да всё не получалось. Ведь когда у тебя семья, то её интересы – на первом месте.

-- И всё же я никогда бы не отказался от отпуска с поездкой домой.

-- Отказался, Миша, ещё как отказался! Знаешь, есть такое понятие как мечта. Мне однажды пришлось отказаться от отпуска во имя этой самой мечты.

-- А вы что, разве срочную службу служили?

-- Служил… в ракетных… там, где Иван Сусанин поляков в болото завёл, – одной фразой Луковский решил предвосхитить сразу несколько вопросов собеседника.

-- А я думал…, – начал Гасан, но Луковский перебил его:

-- Ты думал, что я как пушкинский Гринёв из «Капитанской дочки» при рождении в капитаны был записан или сержанты?

На этот раз уже смеялся Гасан, и жёлтые блики пламени костра играли на его округлом и задорном лице. Отсмеявшись, он снова задал животрепещущий для него вопрос:

-- И как вы отказывались от отпуска? Вот прямо так: вам объявляют отпуск, а вы – не хочу, не поеду, пусть вместо меня ефрейтор Пупкин едет?!

-- Примерно так, Миша, как ты говоришь, – Луковский на минуту задумался, вглядываясь в пламя костра и как бы переносясь мыслями в то давнее уже время, когда его вызвали в штаб части и комбат – подполковник Питель, выслушав его рапорт о прибытии, спросил, поглядывая на низенького и тщедушного начальника штаба майора Куц: «Мы тут решили тебе предоставить отпуск, но как быть, ведь ты написал рапорт на поступление в военное училище? Так куда поедешь – в отпуск или в училище?», – и посмотрел с любопытством на Луковского. Да, задачка для любого солдата почти неразрешимая, но только не для него…

Треснувшее в костре полено и сноп искр, взметнувшийся в вечернее небо, вывели Луковского из задумчивости. Он поправил палкой полено, подгреб рассыпавшиеся угли и, взглянув в выжидающее лицо Гасана, пояснил: – Мне предоставили отпуск, но предложили выбрать одно из двух – поехать в отпуск или поступать в училище.

-- И как же вы?

-- А так, Миша, от отпуска отказался и через два месяца уехал поступать в училище.

-- Ну, я бы так не сумел…

-- Сумел, Миша, если бы училище было твоей мечтой, – патетически закончил Луковский.

-- Ну, разве что так…

-- Именно так! – Подвёл итог разговору Луковский и продолжил, – а теперь давай заканчивать трапезу, да будем ложиться спать. Завтра нужно пораньше подняться, чтобы не пропустить утренний жор. Бери ещё сало, и колбаса вот на тебя смотрит-не насмотрится. Как говаривал мой дед: для поддержки штанов.

Луковский поднялся с бревна и отошёл в сторону. После пламени костра окружающее пространство показалось утонувшим во мраке, но вот глаза постепенно привыкли к естественному освещению и стали различать детали окружающей местности. На западной стороне неба догорал закат, и первые вечерние звёзды уже приветливо мигали в потерявшем былую голубизну небе. С восточной стороны небо отяжелело тёмной окраской будущей ночи, вызывающей в душе одновременно успокоение и неосознанную тревогу. Ниже, над едва различимой маревой далью в низинах повис тонкими белесыми полосами туман-испарина. Где-то недалеко в распадке заухал филин, ему ответил другой, и надвигающаяся ночь разом заполнилась неразличимыми днём звуками и шорохами.

Луковский ещё раз взглянул на зарю, потрогал рукой влажные от вечерней росы листья конского щавеля и возвратился к костру. Наливая в жестяную кружку из котелка чай, он поделился с напарником прогнозом погоды на завтра:

-- По всем признакам завтра нас ожидает хорошая погода: закат был ярким и чистым, к тому же роса обильно легла на траву. Все эти приметы – к хорошей погоде.

-- Ну, с росой мне всё более- менее ясно, а при чём здесь заря? – усомнился Гасан.

-- Э, не скажи, Миша. Знаешь, как моряки по поводу этой приметы говорят? «Солнце красно с вечера – моряку боятся нечего, солнце красное к утру – моряку не по нутру». Для них, морячков, это почитай основная примета, поскольку трава, как известно, на море не растёт, и роса, если и оседает, то только на металлических поверхностях корабля.

-- Первый раз слышу такое…

-- Всё когда-то бывает первым, – философски заключил Луковский и продолжил, – а ещё посмотрим, какую погоду пророчит охотничий барометр.

-- Что ещё за барометр такой?

-- Есть здесь такой! Покажу позже, а пока допивай чай, да сходишь на речку и сполоснёшь посуду. Котелок доставишь сюда с водой: пригасим слегка костёр на случай ветра. А я займусь упаковкой продуктов.

Гасан собрал их нехитрую посуду и удалился в сторону реки, подсвечивая под ноги фонарём, а Луковский завернул в бумагу остатки ужина, упаковал их в сумку и, зайдя в зимовье, подвесил её к сушильной жерди: в оберег от мышей. Уже когда был залит костёр, занесены в домик рюкзаки, которые они повесили на гвозди, вбитые в стену, Луковский попросил напарника выйти наружу. Зайдя за домик со стороны реки, он осветил фонарём стену зимовья и, указывая на прибитую двумя гвоздями ветку, объявил:

-- Вот тебе, любознательный вьюноша, и охотничий барометр!

-- Где барометр – вот эта палка? – поразился сообщению Гасан.

-- Вот именно, палка, да не простая, а скорее всего пихтовая, с которой снята кора, и прибита она в таком месте, куда не попадают прямые солнечные лучи и капли дождя. Реагирует на изменение влажности воздуха за двенадцать-четырнадцать часов до наступления непогоды. Несмотря на то, что ветка прибита к стене, она с ней не соприкасается и свободно движется параллельно поверхности стены при вышеизложенных обстоятельствах.

-- А как же определяют по ней, где погода, а где – непогода? – ещё больше недоумевал Гасан.

-- Вот смотри: сейчас на дворе стоит хорошая погода, и веточка загнулась к верху по максимуму. Видишь, в этом месте на стене буква «В» вырезана ножом. Означает она, видимо, слово «вёдро». А когда влажность воздуха увеличится, веточка начнёт разгибаться и двигаться своей вершинкой к низу. Вот и буква «Д» внизу, означающая дождливую погоду. А между ними стоит «О», то есть пограничное состояние погоды – то ли дождь временами, то ли временное прояснение. Как говорят, всё тут устроено простенько, но со вкусом! – закончил Луковский объяснение и ещё раз осветил немудрённый охотничий «прибор».

-- Да, вот это поразительно! Впервые такое вижу: кому расскажу – не поверит.

-- Всё когда-то бывает впервые! – Второй раз за вечер повторил присказку Луковский, потоптался ещё немного на месте, освещая стену, а потом распорядился: – А теперь – спать! Сапоги и портянки вешаем снаружи на жердь под крышей. Спим, не раздеваясь как в карауле, чтобы не продрогнуть под утро.

С приготовлением ко сну справились быстро: уже через несколько минут товарищ, который собирался рыбачить ночью с острогой, самозабвенно посвистывал носом, выводя одному ему известную руладу. Гудели ноги. Ныли натёртые лямками рюкзака плечи. Ночь убаюкивала своей первозданной тишиной, но сон почему-то не шёл. «И вот так всегда: есть возможность поспать – нет сна, а когда есть желание уснуть – нет возможности» – с досадой подумал Луковский.

А снаружи зимовья в этот час, над всеми этими неисчислимыми лиственницами и берёзами, над озёрами и быстрыми речками, поверх глубоких распадков и высоких сопок парила невесомая корона ночного неба, украшенная мириадами звёзд разных оттенков и величины. Лёгкий ветерок натягивал со стороны речки запах гниющих водорослей в смеси с разогретой за день смолой лиственниц, тёмные стволы которых неподвижно застыли ничейными часовыми на речном обрыве. Уже не отдельные полосы, а вал тумана медленно накатывал со стороны марей, подминая под свой призрачный «каток» редколесье и стремясь до утра непременно завладеть всей округой безраздельно. Тихая и таинственная, осенняя ночь плыла над уснувшей землёй…

Утро постучалось к ним барабанной дробью труженика-дятла. Отворив жалобно скрипнувшую дверь, Луковский отстоялся: белесое туманное «молоко», казалось, заполнило все поры окружающего мира, и выбраться из его вязких объятий не было никаких возможностей. С минуту поразмыслив и окончательно отогнав от себя сонную одурь, он позвал напарника:

-- Эй, соня, вставай, иначе проспишь утреннюю рыбалку. Портянки наматывай запасные, а старые пусть сохнут. Собираемся и сразу уходим, а чаем займёмся на месте, чтобы не терять попусту время.

Собрались быстро. Взяли с собой только самое необходимое, а остальное оставили в зимовье под «охраной» чурбака, которым подперли дверь. Спустились по тропе к прижиму, где река оставила небольшой проход между водой и подошвой сопки, и невольно остановились: все нижние ветки деревьев были увешаны гирляндами серого мха. Он обвивал стволы, свисал с веток бесформенными образованиями и, казалось, что путники взирают на какую-то декорацию к сказке о нечистой силе.

Когда первая оторопь прошла, Луковский обратился к напарнику:

-- Вот и не верь после этого в сказку о Бабе-Яге.

-- Да, вижу такое впервые, – растерянно промолвил Гасан, – а я раньше думал, что всё это придумывают создатели фильмов. Оказывается, и создавать ничего не надо – природа сама постаралась.

-- Видимо здесь образовался своеобразный микроклимат, – обозревая окрестности, попытался дать объяснение здешнему феномену Луковский, – сопка круто поднимается вверх, заслоняя собою солнце, да и старые лиственницы с разлапистыми кронами создают дополнительную тень. Вот мхи и облюбовали сие место. Однако, как говаривал чукча: двинули дальше.

Но прошли они немного, как уперлись в сплошную стену зарослей молодой лиственницы. Высокие тонкие деревца стояли так плотно, что впору было вытащить топор и начать прорубать проход. Однако топор был оставлен в зимовье, да и терять время на непроизводительное занятие была непозволительной роскошью, и Луковский решил:

-- Как говорил наш замечательный полководец: «Там, где прошёл олень, пройдёт и русский солдат», там и мы с тобой проломимся. Видишь ворсинки шерсти за корой деревца? Значит, зверь именно здесь проходил, потому что другого пути нет: слева сопка, а справа – речной обрыв. Смотри только за удочкой, чтобы не порвать леску.

Они шли строго по звериному следу, хорошо заметному на серо-зелёном «ковре» мхов и лишайников. Изредка приходилось проходить боком, цепляясь, каждый раз рюкзаками за сучки, а то и просто нагибать деревца в разные стороны, чтобы протиснуться между ними. Уже когда лиственная стена осталась позади, и путники остановились, вытирая в раз вспотевшие лбы и шеи, Гасан не удержался и промолвил:

-- Везде, кажется, за эти сутки побывал, а в таёжных джунглях – впервые.

-- Вот-вот, а кто-то шибко шустрый на ночь глядя хотел идти с острогой. Хотелось бы посмотреть на него, как бы он ночью в этих джунглях корячился, когда и днём здесь непросто пройти. С этого случая можешь сделать вывод: не знаешь броду – не лезь в воду.

Они ещё постояли на месте какое-то время, отдуваясь и успокаивая дыхание. Между тем белесый туман незаметно стал розоветь, пока неожиданно не приобрёл золотистую окраску. Густая и неподвижная его завеса как-то неожиданно сдвинулась с места, поколебалась, подчиняясь незримому току воздуха и начала отрываться от поверхности земли.

-- Солнце взошло и прогревает туман: он становится с каждой минутой легче, невесомое, и из-за перепада температуры и давления начинает двигаться, – пояснил, как понимал сам, сей природный феномен Луковский.

Шум переката всё явственней стал доноситься к месту их отдыха, призывно звать к себе, и рыбаки, не сговариваясь, двинулись дальше. За очередным поворотом тропы спустились с обрыва к речке на захрустевшую под сапогами гальку. Торопливо сбросив на валуны рюкзаки, удочки приводили в «боевую» готовность уже на ходу, торопливо, и вот он, первый заброс, а через мгновение – первый пойманный хариус уже изгибался всем телом в руке.

-- Миша, ты определи, чем пахнет хариус?

-- Кажется, запах свежего огурца, – вдыхая аромат, исходящий от рыбы, осторожно делает вывод Гасан, – и точно пахнет огурцом. А я всё думал, откуда такой знакомый запах исходит.

-- Вот видишь, сразу тебе закуска с рыбой и огурцом. Кстати, гурманы едят хариуса ещё живого, сдирая с него кожицу и посыпая солью, потому что соль быстро проникает во все ткани тела этой рыбы, – констатировал такой факт Луковский.

-- Нужно будет попробовать.

-- В этом деле я тебе, Миша, не советчик, поскольку сам не пробовал, а только видел, как это делают другие, хотя малосольного хариуса обожаю. Всё зависит от прочности твоего желудка к восприятию диковинных продуктов.

Рыбалка возобновилась. То у одного рыбака, то у другого, а то и у обоих сразу взметывались вверх удилища, и через мгновение серебристые рыбы с большими спинными плавниками ложились у рыбацких сапог. Но вот наметились «ложные» поклёвки: хариус стал осторожничать, и Луковский сменил наживку. Ещё некоторое время удавалось дурачить рыбёшку, но всё чаще поплавки делали «холостые» пробежки по бегущей струе переката, возвращённые назад, снова проделывали тот же путь, пока не убедили рыбаков, что пора и честь знать.

Между тем туман поднялся высоко и стал уплывать куда-то на сторону, открывая для обозрения приречную долину с непрерывно бегущей водой посредине. Он ещё пытался удержаться, зацепившись за вершину сопки, но вот яркий солнечный луч брызнул из-под его обвисшего брюха миллионом свечей и залил округу ярким светом. Жёлтым пламенем вдруг вспыхнули приречные берёзы, а поток заиграл многочисленными слепящими бликами, и Луковский зажмурился и отвёл от него глаза.

-- Ну, что, Миша, забастовка «негров» на речной плантации?

-- Вроде того, – ворчливо отозвался Гасан, силясь преодолеть сбивающий его с ног поток.

-- Подсчитывай свой улов, да ссыпай его мне в термос. В сумке рыба быстро перетирается и теряет товарный вид: не в радость такую чистить потом.

-- У меня десять, а у тебя сколько? – поинтересовался уловом у напарника Луковский спустя несколько минут.

-- А у меня семь хариусов.

-- Дела…, – пошутил Луковский, – так ты, милейший, ещё и сачкуешь на рыбалке?

-- Так этого чёртового короеда пока наколешь на крючок – уйма времени уходит, – не приняв шутливый тон, стал оправдываться расстроенный Гасан.

-- А ты его прокалывай не сквозь голову, а рядом с ней. Хариус – не пескарь, он стаскивать с крючка не будет наживку, а возьмёт её сразу.

-- Ну, вот, а я мучаюсь, каждый раз с его головой и все равно, как ни осторожничаю, а часто раздавливаю короеда.

-- Так ты ещё и общественное имущество портишь при этом? – снова пошутил Луковский, на что напарник на сей раз отозвался веселым смехом.

-- Выходит, что так! – Отсмеявшись, согласился Гасан, а потом спросил. – Идём дальше?

Луковский кивнул, подхватил рюкзак и направился к обрыву.

Лесные прогалины сияли от избытка яркого света и резко констатировали с вечным мраком лесных чащоб. Утреннее солнце отражалось весёлыми искорками в каждой капле росы, обильно украсившей жидким бисером поникшие травы и поблёкшую листву кустарников. Всё обозримое пространство приречной долины было всхолмлено и представляло собой безобразно вспаханное поле, абы как обработанное и давно заброшенное за ненадобностью. Но под вечнозелёным мшистым покрывалом угадывались большие и малые камни и валуны. Иногда попадались провалы между валунами, зияющие пугающей чернотой, которые старательно обходил зверь, и путники неукоснительно повторяли все изгибы тропы.

Тишина вокруг простиралась необыкновенная, даже вечно трепетные осины застыли, не шелохнувшись в, казалось, навсегда упокоенном воздухе, и тем неожиданней показался свист – резкий и пронзительный, – заставивший Луковского присесть. Свист этот явился настоящей нелепицей в царстве блаженства и тишины, был чужд вечному таёжному покою.

Всё это пронеслось в его голове мгновенно, но дальше он осмыслить ничего не успел: за плотным островком молодого березняка, буквально в двадцати шагах от них вдруг раздался короткий рык, и следом – треск сломанной древесины и какая-то возня. Потом звук сломанных сучьев и старого валежника повторился немного дальше и постепенно стал удаляться, пока не затих вовсе, и Луковский, повернувшись лицом к напарнику, проговорил:

-- Ну, Михаил, ты даёшь! Хотя бы предупредил, а то, как в народе говорят: в одну штанину – сам, а в другую – не знаю кто. В другой раз поведёшь меня к бабке-шептухе испуг лечить.

Но Гасан, не обращая внимания на замечание, оторопело спросил:

-- Кто это был?

-- Зверь какой-то, который шёл нам навстречу или мы его застали на лёжке, – с непринуждённой беззаботностью промолвил Луковский.

Они ещё постояли на месте, чутко прислушиваясь к неясным таёжным звукам и присматриваясь к белеющему частоколу березняка, таящего в себе неизвестную пока опасность. Лишь убедившись, что никто им не угрожает, двинулись дальше.

Тропа, обогнув березняк, перебежала небольшую полянку и воткнулась острой иглой в молодые заросли лиственницы. Луковский прошёл до средины прогалины, затем остановился, немного потоптался на месте, всматриваясь в моховое покрытие и осмысливая увиденное и, повернувшись к товарищу, произнёс:

-- Ну, Миша, ты даёшь! Да ты не только меня перепугал, а и своего таёжного тёзку – Михаила Топтыгина. Вот, посмотри, что с испугу можно наделать, – и он показал пальцем на обширную кисее образную лужу, на бледно-розовой поверхности которой чётко выделялись красные ягоды не успевшей перевариться брусники.

-- И это что, столько медвежьего помёта? И почему вдруг здесь? Да и странно видеть его розовым, напоминающим домашний кисель. – Сыпал вопросами Гасан.

-- Ну, во-первых, по зверю – и желудок, Миша! – Ответствовал Луковский. – Поэтому и отходов его жизнедеятельности много. А, во-вторых, медведь всегда с испугу освобождает свой желудочно-кишечный тракт. Так что теперь тебе придётся нас обоих с медведем к бабке-шептухе вести: его лечить от испуга и несварения желудка, а меня – только от испуга.

Они дружно посмеялись выдумке Луковского, но при этом глаза их осталась строгими. Пережитая опасность и тревога за будущее засела в их души занозой и не позволяла предаться беззаботному веселью. Только сейчас пришло осознание того, что они могли столкнуться с медведем лоб в лоб и тогда…, а что тогда – одному богу известно. Но они не верили в бога, а верили в объективную реальность, так как были детьми своего времени. А эта реальность диктовала одно: нужно двигаться вперёд, ибо альтернативы здесь не предусмотрено.

-- Что, Михаил, будем двигаться дальше? – спросил Луковский у напарника.

-- А медведь?..

-- Вот-вот, медведь, значить? Почему я тебе не показал вчера медвежьи следы: боялся, что запросишься с полдороги к вашей ротной мамке-старшине.

-- Да нет, это я просто так спрашиваю, – стал уверять напарника Гасан.

-- Ты, Миша, страха не стыдись. Страх – производное состояние от первейшего человеческого инстинкта – инстинкта самосохранения. Вот только голову нам, мужикам, не следует терять при этом, а вовремя включать мозги. А коль так, то объясняю: «наш» мишка уже преодолевает сейчас третью версту. Он мог быть опасен, если бы при неожиданном столкновении с нами поднялся на задние лапы, а пока он находится на «передке», да ещё неожиданно напуган – дальнейшее вполне предсказуемо: один Мишка при таком раскладе в одну сторону рванёт, а второй – в другую. Только после этого одному Мишке придётся полоскать штаны, а второй – обойдётся без стирки. Угадай, кто из них будет прачкой? – спросил Луковский и, не сдержавшись, громко рассмеялся.

-- Ну, я, наверное…

-- Вот-вот, почему я и просил тебя изредка свистеть, чтобы подобного не случилось. Ведь это человек чаще всего провоцирует зверя на агрессию, а зверь, если учуял человека, он его за версту обойдёт. В данном случае мишка был бы опасен раненым: уходя от погони, он обязательно сделает засаду, и неопытный преследователь запросто может попасть в его лапы. Опасна и медведица с маленькими медвежатами. Но ничего подобного перед нами нет, поэтому путь впереди свободен. Усёк?

-- Усёк!.. – не вполне уверенно ответил Гасан.

«Психует малый, – решил Луковский, – но такое бывает со многими по первой: им кажется, что медведи за ними наблюдают со всех кустов, что вот-вот косолапый выскочит и начнет его рвать на куски. Со временем это состояние проходит и всё становится в нормальное русло. А пока нужно внимательней присматриваться к напарнику и внушать ему уверенность в себе».

-- И всё же, почему медведь нас не учуял заранее?

-- Да потому, Миша, что ветерок дышал на нас с «медвежьей» стороны. Вспомни, в какую сторону туман удалялся – туда и ток воздуха. Кроме этого, идём мы с тобой по сплошной моховой подушке, которая скрадывает звук шагов. Валежник мог бы трещать под ногами, выдавая наше присутствие на тропе, но он весь давно перетёрт звериными ногами, а тот, который уцелел, намок от росы за ночь и не столько ломается, сколь прогибается и не издаёт звука.

-- Резонно, – согласился с доводами Гасан, – тогда двигаемся дальше.

Прижим постепенно расширился, и тропа больше не металась между препятствиями, а шла по самой кромке речного обрыва среди старого кондового леса. Деревья стояли здесь вольготно, на большом удалении друг от друга, позволяя обозревать окрестности далеко впереди. Валуны по-прежнему вспучивали моховое покрытие, а кое-где стояли молчаливыми истуканами на зелёном ковре мхов, плотно усеянными разноцветными лишайниками. Солнечные «зайчики» местами пробивались сквозь густую завесу из веток и хвои и беззаботно блуждали по зелёной скатерти лесного дола. Остро пахло гниющей древесиной и плодоносящей грибницей.

Очередной перекат оповестил рыбаков о себе звуками, схожими с шумом работающих мельничных жерновов, и они поспешили спуститься с обрыва к реке. Бурлящий поток, прижатый намытой галечной косой к противоположному берегу, переваливался через валуны, ударялся в кручу, и от этого вода взвихривалась на невидимых неровностях дна и неслась с большой скоростью к омуту.

С ходу оценив достоинство места, Луковский решил, что вдвоём им рыбачить здесь будет тесно, а поэтому прокричал Гасану:

-- Ты рыбачь, а я займусь завтраком.

Костёр разгорелся быстро. Очистив несколько хариусов, Луковский опустил их в котелок с закипающей водой. Туда же побросал перец, лавровый лист и сухой лук. С картошкой возиться не стал – долго вариться. Пока уха закипала, нарезал на бревне хлеб. Достал ложки и соль.

К моменту готовности ухи Миша расстарался десятком хариусов и, видимо, учуяв аромат сваренной рыбы, теперь перепрыгивал с камня на камень, явно поспешая к костру: голод, как говорится, не тётка.

Кушали молча. Шум переката не позволял вести праздные беседы, да и уха – обжигающе-горячая – требовала к себе особого внимания, иначе пострадает в первую очередь язык. Луковский предварительно выложил на крышку котелка двух хариусов, налил в кружку юшки и на немой вопрос Гасана пояснил:

-- Котелок я взял с собой один, чтобы не тащить лишнего имущества. Поэтому рыбу буду обирать от костей на крышке, а запивать – из кружки. Ты же кушай из котелка.

На том и решили, казалось, неразрешимую задачу. И вот теперь Луковский спокойно обирал рыбу, запивал его юшкой, и дела у него с ухой явно спорились. Гасан же доставал ложкой уху из котелка, каждый раз дул на неё, надувая щёки и все равно обжигался. То же происходило и с рыбой при попытке её употребить. От усердия глаза у Миши прослезились, а на лбу выступили капельки пота, которые он время от времени смахивал рукавом. Наконец, заметив на лице Луковского лукавую усмешку, он резюмировал:

-- Снова вы, товарищ капитан, надо мной смеётесь как над маленьким непутёвым ребёнком.

-- Ну почему же, Миша? Ведь у тебя тоже кружка имеется. А сполоснуть её после ухи при изобилии воды – секундное дело. Потом я тебе расскажу к случаю, чем отличается старый кот от молодого кота.

Но Гасану было не до котов: дело с ухой подвигалось туго, а между тем Луковский доел уху, сходил к реке и вернулся обратно с полными кружками воды, которые пристроил к нагоревшим и малиново светящимся углям. Достал из рюкзака чай и сахар, следом извлёк пакетик с печеньем «крокет» и стал дожидаться начала кипения в кружках.

Речная «мельница» работала непрерывно, разбрасывая брызги в разные стороны, и невесомая водяная пыль висела над перекатом и играла на солнце всеми цветами радуги. Кучевые облака неспешно появлялись из-за сопки, неторопливо проплывали белыми барашками по небесной сини и беззвучно уходили в дальнюю даль. Луковский отметил, что как-то вдруг и сразу приречные осины принарядились в осенний багрянец и теперь шаловливо отражались в искривлённом зеркале бегущей речной стремнины. Осень, поистине золотая дальневосточная осень безраздельно вступала в свои права…

-- Готово! – прервал размышления Луковского напарник, выразительно показывая глазами на костёр.

Кружку с готовым чаем Луковский на минуту поставил в речную воду, чтобы охладить до потребной температуры этот божественный и непременный на любой рыбалке напиток. Гасан, проследив за действиями напарника, на этот раз улыбнулся и последовал его примеру.

Чай пили не спеша. Хрустели сухим «крокетом» и непринуждённо блуждали глазами по приречным окрестностям. Вдруг Луковский заметил норку: маленький шустрый зверёк пробежал от берегового обрыва по выглядывающей из воды коряге, замер на мгновение у её оконечности и затем ушёл под воду.

-- Никак норка тоже собралась позавтракать, – проронил Луковский.

-- Где? – оживился Гасан.

-- А вот там, – в заливчике. Наблюдай внимательно за корягой. Норка должна сейчас появиться из воды с добычей.

И действительно, не прошло и минуты, как норка появилась на коряге. Зверёк развернулся к рыбакам, и маленькая рыбка, зажатая в его зубах, блеснула на солнце чистым серебром. Норка ещё постояла неподвижно несколько секунд, потом быстро посеменила по коряге к берегу и скрылась в тени речной кручи.

-- Вот это красота! – Восхитился Гасан. – Вот это рыбак!

-- Да, брат, ни короедов ей не надо, ни удочки: опустила в воду хвост, как сказочная лиса в прорубь, и рыба сама нацеплялась на него.

Они ещё посидели немного, взирая на корягу, но норка больше не появилась. Сполоснули посуду и уложили её в рюкзак, залили костёр водой и двинулись в дальнейший путь.

Солнце пригревало всё сильнее, и ноги, нагретые сквозь резину сапог, «просили» любой прохлады. Но доступная прохлада была в речке, а тропа неожиданно отвернула от неё, пересекла прижим и устремилась по скату сопки сквозь редколесье.

Пройдя немного по тропе и начав осознавать, что она больше не привязана к речке, Луковский в нерешительности остановился. Идти дальше по тропе не имело смысла: кто знает, где она выйдет к речке и выйдет ли вообще. Оставалось одно: вернуться обратно к реке и дальше ориентироваться только речным обрывом.

-- Товарищ капитан, вы посмотрите, сколько здесь брусники! – Прервал размышления Луковского голос Гасана.

-- Вижу, Миша, вижу. И плантация уходит по склону дальше. Есть и помятые ягодники, проутюженные медвежьей пятой точкой. Это, видимо, «наш» мишка постарался. Ты никогда не видел, как медведь ягоды берёт?

-- Да я и медведя толком не видел…

-- О, это зрелище ещё то – обхохотаться можно! – заверил напарника Луковский.

-- Вот бы посмотреть.

-- Оставайся здесь и понаблюдай. До вечера медведь обязательно появится. А я на обратном пути за тобой зайду. Сейчас все медведи собрались на ягодниках: им до снега кровь из носа нужно набрать достаточное количество жира, чтобы перекантоваться зиму в берлоге. Иначе медведям никак нельзя: будут шататься по снегу, пока сами кого-либо не задавят или их задавят, то есть пристрелят.

-- Ага, нетушки! Я лучше пойду с вами.

-- Тогда разворачиваемся и возвращаемся к речке.

Порыбачив ещё на двух перекатах, рыбаки снова остановились перед дилеммой: три речных рукава сливались в один почти в одном месте.

-- Ну, что тут скажешь, первопроходец? – спросил Луковский и посмотрел вопросительно на Гасана, – по какой речке нам дальше идти?

-- Я прямо не знаю…

-- То-то и оно, что получается как в той сказке: налево пойдёшь, направо пойдёшь…

-- А давайте так и пойдём по этой речке до конца. А потом вернёмся и по остальным пройдём.

-- Так не получится сегодня, Миша. Мы не знаем длину речек и местные условия, в которых они протекают. А вдруг там невозможно совсем пройти. Да и назад мы должны вернуться пораньше, чтобы успеть подготовиться и отдохнуть перед ночной рыбалкой.

-- Тогда идёмте по этой речке, по которой шли, – предложил Гасан.

-- Замётано! Двинули! – И Луковский направился по небольшой песчаной косе вдоль речки.

Коса скоро уперлась в обрыв. Поднялись наверх. Прошли ещё немного, и речка превратилась в узкую канаву, которая чернела где-то внизу в обрамлении отвесных берегов, укутанных мхами. Порой она сужалась до таких размеров, что её можно было перескочить без особых усилий. Идти становилось всё труднее: зелёное мшистое покрывало при каждой подвижке как бы прогибалось вниз, пружинило, и каждый шаг давался с трудом. Наконец, Луковский не выдержал и остановился, вытер вспотевший лоб и произнёс:

-- Вот видишь, как двигаться без тропы? Зверь и тот только по тропам делает переходы. А ты ещё намерился обойти все речки сразу.

-- Да если бы не эти чёртовы мхи, а то утопаешь в них по эти самые, – и Гасан выразительно показал свободной рукой, по какую часть тела он утопает во мхах.

-- Мхи опасны тем, что они скрывают под собой провалы между камней. Большие провалы в виде колодцев хорошо видны на фоне зеленеющих мхов, а вот малые, в диаметре меньше метра могут скрываться под мшистым покрывалом. Какая их глубина – одному богу известно.

-- Так давайте измерим: вот, удилище опустим туда, – предложил Гасан.

-- Я тебе замеряю! И близко не подходи! Ведь если камни рухнут под тобой, то вмиг окажешься в пучине. Да ещё сверху камни на тебя упадут. В ледяной воде ты продержишься не более пятнадцати минут, а дальше – переохлаждение организма. Как тебе такая перспектива?

-- Не дай бог, конечно, – поёжился Гасан, живо представив себе такое удручающее фиаско.

-- То-то же! Не знаешь броду – не лезь в воду! Видимо, и зверь по этой причине проложил свою тропу по склону сопки, а не по этому нагромождению камней. В общем, пройдём ещё немного, и если впереди не будет ничего перспективного для рыбалки, вернёмся обратно.

Но впереди их ждало настоящее рыбное эльдорадо. Уже метров через сто, запыхавшись и окончательно выбившись из сил, они вышли к большому каньону, в который спокойной струёй впадала речка. Чёрная как смоль вода была закольцована в обрывистые каменистые берега, сплошь покрытые мхами. Казалось, что мхи произрастают прямо из воды, поднимаются по отвесным стенкам наверх и разбегаются во все стороны. Цвет воды красноречиво говорил Луковскому о том, что глубина каньона большая.

Но измерять глубину было некогда, да и незачем. Луковский торопливо снял с плеча рюкзак, вытащил из него свою телескопическую удочку, развернул её, надел на крючок короеда и, устанавливая поплавком глубину, посоветовал Гасану:

-- Глубину установи не более полтора метра, потому что ниже могут залегать коряги, и ты будешь иметь неосторожность оторвать крючок. Да и рыба, если она здесь есть, то будет подниматься из глубины на струю, которая приносит корм.

Больше он не обращал внимания ни на что, кроме речной струи: пришло нетерпение, торопливость или как любил выражаться Луковский – рыбака захватил охотничий зуд. Поэтому, забросив удочку в начало потока, он стал внимательно следить за движением поплавка, гусиное пёрышко которого плавно двигалось в неторопливой воде. И всё же поклёвку он прозевал. Видимо, ещё сказывались издержки тяжёлого перехода в этом царстве мхов и камней, которые лишили его бдительности. Всего на мгновение отвлёкся, а когда взглянул на то место, где должен быть поплавок, его там не оказалось, и тогда Луковский торопливо потянул леску на себя.

Но классической подсечки не получилось: удилище приняло форму дуги, но крючок что-то удерживало на месте. «Не уж-то зацеп?» – мелькнула в голове неприятная мысль. Однако в то же мгновение из глубины водоёма последовал рывок, который телеграфной искрой передался по леске и удилищу и отдался таким желанным для любого рыбака толчком в руку, удерживающую удочку.

Луковский удвоил усилие, рискуя порвать леску или сломать верхнее колено удочки. Рыба ещё какое-то время сопротивлялась, потом сантиметр за сантиметром стала сдавать свою позицию, поддаваться усилиям рыбака и медленно подниматься к поверхности.

«Наверное, ленок?» – нежданно мелькнула мысль. Но это был не ленок. Большая рыба появилась на поверхности и поколебала зеркальную гладь воды. Она ещё сопротивлялась, ещё пыталась уйти на глубину, но уже было ясно, что рыбьи силы на исходе, и Луковский стал подтягивать её к покатому валуну, который он облюбовал ещё в начале рыбалки как место, удобное для вывода крупной рыбы на берег.

Гасан в это время метался сбоку Луковского, пытался проникнуть между ним и краем обрыва и как мантру твердил:

-- Товарищ капитан, не упустите! Товарищ капитан, жалко будет, если сойдёт.

Причитания эти повторялись до тех пор, пока Луковский не бросил раздражённо через плечо: – Заткнись!

Напарник поперхнулся на полуслове и замолчал, уставившись остановившимся взглядом на вожделенную добычу, не в силах что-либо изменить в создавшейся обстановке. А Луковский тем временем подводил рыбу к валуну, твердо помня неукоснительное правило при выводе крупной рыбы: не допустить слабину лески. Он её, слабину и не допустил. Подвел добычу к валуну, положил её голову с помощью натянутой лески на мшистую поверхность камня и начал медленно тянуть рыбу к верху. Ещё несколько мгновений, ещё чуть-чуть и вот она – такая желаемая добыча – подпрыгивает у его ног.

Добычей оказался хариус. Да ещё, какой хариус – не менее килограмма! Весь чёрный как африканский негр, он всё пытался уползти обратно в каньон, расправив при этом свой огромный верхний плавник, на котором солнце играло всеми цветами радуги.

-- Вот это да! – первым выйдя из оцепенения, промолвил Гасан. – Я такого великана от рода не видел.

-- Ха, он не видел! Да я, Миша, не один десяток рек в зоне БАМа с удочкой обошёл, но с таким экземпляром сталкиваюсь впервые.

-- В нём килограмма полтора-два, видимо, будет…

-- Не знаю как там полтора, а килограмм определённо будет! – Заверил напарника Луковский. – И смотри, Миша, какой он весь чёрный: маскировка под цвет окружающей среды. Видимо, дно каньона заилено, валуны берегового обрыва в воде покрыты тёмно-зелёными водорослями, а поэтому и хариус – приобрёл тёмную окраску.

Вдруг Гасан метнулся к брошенной им удочке, подобрал её, поправил на крючке короеда и скороговоркой проговорил, как выстрелил из ружья:

-- Товарищ капитан, а теперь я заброшу, я…

-- Дерзай! А я пока покурю и успокоюсь, а то руки дрожат как после тяжёлой работы, – согласился с напарником Луковский, достал сигарету, закурил и, наклонившись, стал рассматривать хариуса. Но в деталях улов он рассмотреть не успел, так как голос Гасана заставил его выпрямиться:

-- Ещё один есть!

Мгновенно оценив обстановку, Луковский посоветовал:

-- Ты его сразу не старайся вытянуть, чтобы не оборвать леску, а держи рыбу пока на месте: он стремится уйти в глубину, тратит на это силы и скоро выдохнется. Вот тогда наступит и твой черёд им покомандовать. Будешь выводить хариуса к валуну, по которому я вытаскивал рыбу. Другого удобного места здесь нет: кругом отвесная скала.

Но дело у Гасана не пошло – не хватило опыта и выдержки. Правильно подняв рыбу к поверхности, он, тем не менее, не смог её подвести к нужному месту. Хариус метался и стремился оторваться, уходил в сторону от валуна. Не сумев перенаправить рыбу в нужном ему направлении, Гасан стал поднимать её вдоль крутого обрыва. Рывок, ещё рывок и… леска не выдержала: хариус вместе с крючком рухнул в воду. Последовал горестный стон-вздох рыбака-неудачника, а дальше – тишина.

Гасан старался не смотреть на напарника, и глупая улыбка блуждала по его лицу. Луковский по себе знал, какая гамма чувств сейчас мечется в рыбацкой душе, поэтому никак не стал комментировать случившийся с Мишей казус, молча подобрал свою удочку, обновил на крючке короеда и сделал заброс. Пусть сам вначале проанализирует свои действия, а потом ненавязчиво можно буде растолковать допущенные им ошибки, решил Луковский.

Поплавок в этот раз проплыл дальше, чем при первой поклёвке. Но вот он дрогнул, слегка наклонился и стремительно ушёл под воду. Всё действо произошло, как и в первом случае: через несколько минут второй хариус-великан составил компанию первому.

-- Ну, что, Миша, новый крючок привязал к леске? Тогда чего стоишь истуканом – забрасывай удочку, а я следом за тобой буду забрасывать.

-- А если снова упущу? – замялся Гасан.

-- Так дело не пойдёт. Все мы, бывает, ошибаемся. Где-то недовернул, где-то поспешил, а в итоге получаем дырку от бублика. Как говорят: и на старуху находит проруха. В нашем деле главное – делать правильные выводы. Так что забрасывай удочку!

Гасан ещё какое-то время потоптался на месте, как бы собираясь с духом и, наконец, решившись, сделал заброс. Всё повторилось, как происходило в первый раз. Но Луковский решил не оставлять напарника наедине с рыбой, а помочь тому советом в нужный момент, поскольку понимал, что две неудачи подряд отрицательно скажутся на настроении начинающего рыбака.

И момент не заставил себя ждать: заметив, что и этот хариус старается увести в сторону неопытного рыбака от нужного места, Луковский посоветовал:

-- Ты его подержи на месте, но натяжение лески не ослабляй. Он сейчас сам себя уморит – тогда станет более «ручным».

Дело сдвинулось с мёртвой точки: хариус уже вяло сопротивлялся, и Миша тянул его к валуну, пыхтел от усердия как паровоз, и круглое его лицо покрылось бисеринками пота. Подтянув рыбу к валуну, он стал приподнимать её вертикально и ставить на хвост.

-- Миша, не поднимай его, а старайся прижать голову хариуса к камню и одновременно тянуть его на себя. Рыба будет извиваться и, сама того не желая, помогать тебе поднимать её наверх.

Гасан сменил тактику, и дело наладилось. Скоро его первый хариус шевелился во мху, распускал веером верхний плавник, и рыбак не скрывал распирающих его эмоций.

-- Вот так всегда поступай, когда добыча крупная, а леска тонкая и может не выдержать избыточной нагрузки. Поставь ты хариуса сейчас на хвост, он пару раз мотанётся, и снова будешь вязать новый крючок, – инструктировал напарника Луковский, как говорится – не отходя от «кассы», хотя понимал, что вряд ли тот способен в данный момент что-либо воспринимать. Осмысление поступков и ревизия всех действий придут позже, когда улягутся эмоции и наступит душевное равновесие.

Рыбалка наладилась. Уже после седьмого пойманного хариуса пришлось сменить наживку с короеда на ручейника. Поймали на него три экземпляра и снова дело застопорилось.

-- Миша, посмотри, где-то там у нас ещё личинки стрекозы оставались, – попросил Луковский.

Личинки нашлись – две штуки. На одну Гасан вытащил хариуса. А вторую у Луковского растрепала рыба, но так и не взялась.

-- Всё, Миша, рыбалке конец! Как местные кержаки говорят: место устало. Хариус ещё хорошо берёт на дождевого червя, но его у нас нет. При случае надо посмотреть червя в лиственной подстилке под черёмухами. А пока будем возвращаться назад.

-- А может, ещё пройдём немного вверх? – с надеждой посмотрел в глаза Луковскому Гасан.

-- Ну, тогда и в эту ночь откладывается рыбалка с острогой. А если пройдут дожди, то и при большом желании не порыбачишь, так как уровень воды поднимется, и прозрачность её ухудшится. Так что выбирай между удочкой и острогой.

-- Ладно, – поразмыслив, промолвил Гасан, – с удочкой я уже рыбачил, а с острогой – даже не имею представления о такой рыбалке.

-- Тогда собираемся и уходим.

Путь назад показался короче. Долго выбирались только к тропе, выверяя каждый шаг с каменистой опорой: высока была вероятность подвернуть ногу в непостижимом нагромождении камня и мха. На тропе движение ускорилось, и мужики стали чаще обозревать приречные окрестности, не тратя время на поиск безопасного места для ног. Солнце поднялось высоко и освещало ярким светом не только поляны и прогалины, но пыталось победить вечный мрак таёжных чащоб. На сухих взлобках стеной стояли заросли иван-чая, давно потерявшие цвет, а сейчас теряющие семена в пушистой белой опушке. Парило.

На полпути сделали остановку. Сбросили под ноги рюкзаки, уселись на толстый ствол сваленной бурей лиственницы и закурили. Сизый дым от сигарет поднимался к верху, на короткое время зависал игрушечным облаком и потом уплывал в сторону. Обратив внимание на дым, Луковский заметил:

-- Кажется, Миша, атмосферное давление потеряло былое равновесие и стремится к низу, а это, как ни крути,— всегда к дождю.

-- Откуда вы взяли? На небе ни облачка.

-- Дым не хочет подниматься к верху, а зависает над землёй.

-- Вот, придём в зимовье, и я посмотрю, как работает наш барометр: есть ли в нём изменения.

-- А ещё нужно будет смотреть за появлением перистых облаков. – Напомнил Луковский. – Синоптики в таких случаях утверждают, что циклон находится в четырехстах километрах от места появления этих облаков.

Помолчали, думая каждый о своём: то ли о природных приметах погоды, то ли о предстоящем отрезке пути. Потом так же молча поднялись с бревна, разобрали рюкзаки и, встав на тропу, двинулись дальше.

Луковский шёл и старался запомнить многочисленные повороты, поляны, вздыбившие мхи валуны, хотя из опыта знал, что ночью, да ещё в первый раз, все эти приметы будут казаться незнакомыми и чужими, впервые виденными. Однако и без примет нельзя было обойтись в ночном мраке, чтобы в нужном месте спуститься к реке или наоборот – вовремя от неё отойти.

«Надо было взять с собою топорик, чтобы в нужном месте сделать затесы на деревьях – ночью они хорошо видны», – запоздало подумал Луковский.

К зимовью подошли через полчаса пути в мокрых от пота рубашках и на натруженных ногах. Гасан, сбросив рюкзак на бревно, бросился за домик и уже через несколько секунд оттуда раздался его восторженный голос:

-- Надо же, пошла, вниз пошла! А я ведь на слово не поверил вчера.

-- Кто там и куда у тебя пошёл? – спросил Луковский, хотя понял уже причину юношеского восторга. По недоверчивым глазам видел вчера, что ему не верят. Поэтому подспудно желал вот такой минуты прозрения, хотя непогода в его планы не входила. Но природа, как известно, свои планы с нашими планами не согласует, так как у неё нет плохой погоды.

-- Вчера веточка барометра вверху была, а сегодня опустилась вниз, но до «О» не дошла, – появившись из-за угла зимовья, скороговоркой выпалил Гасан.

-- Ага, значит, бабушка надвое сказала…

-- Какая бабушка? – не понял Гасан.

-- Да я о том, Миша, что если ветка опустится ещё ниже, то нам в течение суток нужно будет ожидать дождя, а если нет, то день-другой погода продержится без мокроты.

-- А облака?

-- И за росой, и за облаками, и за зарёй, и за количеством звёзд в ночное время и за цветом неба будем следить. – Перечислил приметы Луковский. – А пока давай подкрепимся своими запасами, а вечером сварганим уху из расчёта на ужин, и чтобы было чем перекусить ночью, когда придём с рыбалки. Сейчас я пойду за водой для чая и заодно проверю наш «холодильник» с рыбой, а ты разжигай костёр.

Луковский спустился к реке. Отстоялся у самой кромки берега, любуясь жёлтым свечением берёз среди зелени ещё не начавших желтеть лиственниц. Затем зашёл в воду и снял со своего сооружения верхний камень. Пакет с рыбой был в целости. Предстояло пополнить его новой порцией хариуса, при этом сделать это нужно было незамедлительно, пока не расползлись животы у вновь пойманной рыбы.

Обедали и одновременно прикидывали, что нужно сделать до вечера. Аромат поджаренного на костре сала, кажется, заполнил всю округу и вызывал обильное выделение слюны. Сухой валежник почти не давал дыма, пламя терялось при солнечном освещении и создавалось иллюзия, что сало поджаривается само по себе от одного соприкосновения с камнем.

-- Ты, видимо, пополнишь запас дров у костра и в домике на случай дождя, – распределял обязательные работы Луковский, – а я приведу в порядок наш улов.

-- Вы мне обещали показать «холодильник».

-- Само собой, а пока – заготовка дров. Да, вот ещё: нарежешь ножом травы и оставишь её на солнце, чтобы до вечера подсохла.

-- А это ещё зачем, козу будем заводить?

-- А это затем, – Луковский сделал паузу и усмехнулся, – что если здешние «козлы» вымокнут, чтобы было чем высушить сапоги: уж больно неприятно по утрам совать ноги в мокрую обувь.

-- А, понятно: набьём сена в сапоги, и оно натянет на себя влагу.

-- Вот именно – высушит сапоги. Так делал Арсеньев. Читал его «Дерсу Узала» и «По уссурийской тайге»? – получив отрицательный ответ, Луковский посоветовал: – почитай, весьма полезные и занимательные книги. Правда, Арсеньев и Дерсу сушили сапоги сухой древесной трухой, поскольку в дождливую погоду всё вокруг было мокрое, а труха в дуплах старых деревьев всегда сухая. Мотай сие на ус – в жизни всё пригодится!

-- Понятно!

-- А коль понятно, то попьём чай и за дело: нам ещё не лишне будет подремать перед ночным выходом, чтобы бодрее себя чувствовать.

…От зимовья иногда доносился стук топора, и ему вторил дятел на сухой лиственнице, стоящей на самой кромке береговой кручи с оголёнными корнями. Мелкие посорки и куски коры падали в воду и плыли корабликами, порой ударяясь в сапоги Луковского. Чистить рыбу он уже закончил, а теперь расширял свой «холодильник», выкладывая из больших камней защитную стенку. Руки застыли в ледяной воде, но работа спорилась, благо строительного материала было не занимать.

-- Всё, я своё закончил, – раздался с кручи голос Гасана.

-- Тогда спускайся вниз и заходи в воду. Моя работа тоже близится к концу. Вот ещё пару камней уложу, и можешь принимать в эксплуатацию сооружение со знаком качества.

-- Так это и есть ваш холодильник? – с сомнением в голосе спросил Гасан, заходя в воду.

-- А ты не чинись, а нагнись и посмотри под берег. Можешь руку туда засунуть и подержать её там с минуту, – предложил Луковский и отступил на шаг от сооружения, уступая Гасану своё место.

Гасан не заставил себя долго уговаривать. Вначале заглянул под обрыв. Но, не усмотрев там ничего привлекательного, засунул руку и стал шарить ею, будто он положил что-то туда и сейчас силился найти.

-- Ого, да тут, кажется, лёд! Даже пальцы обожгло и свело от холода. Тогда все вопросы снимаются, кроме одного: вы зачем привязали бечёвку к пакету с рыбой, а вторую – к большому камню?

-- Помоги-ка мне положить наверх два последних камня, а потом я тебе всё продемонстрирую наглядно.

Говорят, что гуртом и батьку легче бить: через минуту камни заняли предназначенное им место, и Луковский предложил: – а теперь поднимемся наверх.

Уже на круче, расправляя бечёвки и привязывая их к тонкому деревцу, Луковский объяснил:

-- Представь, мы утром поднялись, а в реке вода за ночь поднялась так высоко, что всё затопила. И как быть с рыбой, которая осталась под водой? Надо лезть в ледяную воду голышом и пытаться её достать, что не всегда удаётся сделать или ожидать спада воды два-три дня, что тоже неприемлемо. Поэтому проще сделать вот так: – и Луковский натянул бечёвку, которая была привязана к камню.

Камень вздрогнул, приподнялся, съехал на бок и, наконец, плюхнулся в воду снаружи колодца.

-- Вот, а теперь пришёл черёд пакета с рыбой, – проговорил Луковский и натянул вторую бечёвку, – только мы сейчас не будем вытаскивать пакет, чтобы не порвать его о камни: по большой воде он сам всплывёт, поскольку рыба и оставшийся в пакете воздух легче воды.

-- Здорово! – восхитился Гасан. – А не лучше будет разрезать бечёвку, и тащить камень, зайдя снизу по течению?

-- Логично, но не будем этого делать: дома жена, видимо, если затеяла стирку, будет и так сходить ума в поисках бельевой бечёвки, – пояснил Луковский и заговорщически подмигнул Гасану, – а дальше – бери пакет с рыбой для ухи и дуй в зимовье. Я следом иду.

Они поспали пару часов, потом варили уху сразу в двух котелках, никуда не торопясь поели и также не торопясь перекурили, изредка расслабленно обозревая, в общем-то, однообразный маревый пейзаж. Солнце тем часом склонилось к западу, отбрасывая длинные тени от прибрежных деревьев. Лёгкий ветерок набежал из приречной долины, поколебал ветки и листву на ближайших деревьях и снова затих. Где-то в распадке каркало вороньё, нарушая тем самым устоявшуюся тишину, и на немой вопрос напарника Луковский небрежно бросил:

-- Возможно, падаль нашли, вот и устроили базар.

-- А рыбу вы зачем в пакете оставили?

-- У нас есть с собой десяток клубней картошки. Поэтому я хочу устроить сабантуй – солёный хариус с картошкой. Приходилось пробовать такое блюдо?

-- Ну, что вы, откуда?

-- Так вот, молодой человек, чтобы блюдо удалось на все сто, вы должны найти возле речки два плоских камня размером шире в два раза диаметра котелка, одна из сторон которых должна быть абсолютно ровной, а я тем часом поищу в лиственничном тонкомере ручку для остроги.

Нужного диаметра и длины деревце нашлось стазу, и Луковский срубил его, очистил от веток, а кору снимал уже у костра. Затем полировал изготовленную ручку ножом, каждый раз проверяя, не мешают ли неровности древесины её свободному скольжению в руке. Подбросив в костёр берёсту, он стал удерживать на дымном пламени ручку, поворачивая её вокруг своей оси, и древесина постепенно теряла первоначальный жёлтый цвет и покрывалась чёрным маслянистым налётом.

-- А ручку, зачем вы коптите? Такую красоту испортили! – задал вопрос и одновременно сделал оценку работе появившийся у костра Гасан.

-- Э, молодо-зелено: всё практикой даётся. В воде ночью, да ещё при свете фонаря, движущаяся желтая палка будет пугать рыбу. Особенно недоверчиво к ней отнесётся ленок, который и на свет-то реагирует неадекватно.

-- Тогда понятно: краса красой, а опыт – сила!

-- Ну что, нашёл камни? – спросил в свою очередь Луковский, откладывая в сторону ручку, и, осмотрев предъявленные ему камни со всех сторон, заключил: – вполне сойдут.

Потом, развязав пакет с рыбой, стал пересыпать её солью, периодически перемешивая рукой и объясняя при этом свои действия:

– Много соли не нужно, ведь засол готовится не для длительного хранения, а для текущего потребления. Главное, чтобы равномерно соль распределилась среди рыбы. А теперь пошли на марь, только захвати с собой остаток ошкуренной палки, что осталась от ручки.

Отойдя метров двадцать от костра, Луковский снял слой мха и поместил в образовавшуюся нишу пакет с рыбой, расправил уголки пакета и сверху на него уложил камень. Затем покрыл место снятым доселе мхом и, повернувшись к Гасану, проговорил:

-- Втыкай палку рядом с нашим тайником. Это на тот случай, чтобы потом не сходить с ума в поисках места, где спрятан засол.

-- А камень зачем? – поинтересовался Гасан.

-- Во-первых, рыбу в засоле всегда придавливают чем-либо тяжёлым, чтобы выделился из неё сок для равномерного покрытия. А здесь камень придавит её ещё и к мерзлоте, что гарантирует скоропортящийся продукт от порчи; а во-вторых, не ровен час, забредёт на её запах в наше отсутствие норка или енот, то справиться с камнем им будет не под силу.

-- Тогда понятно! А второй камень, зачем нужен?

-- А вторим камнем мы закроем сверху уху, которую приготовили на ночь. Ведь крышка крышкой, а если в домике водятся крысы, чего нельзя исключить, то эти мудрые твари сообразят котелок перевернуть, чтобы попользоваться если уж не рыбкой, то хотя бы юшкой.

-- Не уж-то сообразят? – поразился такой новости Гасан.

-- Вполне. Я как-то видел в каком-то журнале фотографию сидящей на бутылке с кефиром крысы и текст под ней: «Если вы думаете, что с бутылкой вы обезопасили себя от крыс, то глубоко ошибаетесь: эти изобретательные животные будут опускать в бутылку хвост и потом облизывать его». Вот как!

-- Да, эврика!

Они ещё посидели у костра, вторично попили чай, покурили. Луковский насадил на готовую ручку острогу и прикрутил её шурупом. Гасан удивлённо на это заметил:

-- Вы даже и отвертку предусмотрели с собой взять?

-- Всегда беру отвёртку, когда планирую ночную рыбалку, ведь в тайге её не займёшь у медведя, а без такого крепежа можно потерять острогу.

-- А не лучше ли стальная острога в место вот такой – кованной из обычного железа? – задал очередной вопрос Гасан, рассматривая готовую к действию острогу.

-- Не лучше, Миша. Здесь в основном каменистое дно: ударил в камень стальной острогой, острие отлетело и уже не исправишь. А в железной остроге выровнял плоскогубцами согнутое острие, подточил его напильником и идёшь дальше.

-- Да, век учись…

-- Всё верно! Я ведь этот вывод сделал тоже только после того, как стальную острогу о камни побил, и остался ни с чем в разгар рыбалки. Так что лучшая школа – сама жизнь, правда, берёт иногда за учёбу весьма дорого.

Вечерело. Косые лучи солнца пробивались сквозь приречный лес и ложились длинными полосами на зеленеющее покрывало марей. Костёр догорел, и розовеющие доселе угли покрылись пушистым налётом пепла. Воздух быстро остывал и уже не ходил тёплыми волнами по прибрежной округе, а стоял неподвижно как вода в колодце. Пора было собираться в дорогу, чтобы до наступления ночи преодолеть лиственничные «джунгли» и выйти на ближайший отсюда перекат. До полной темноты можно и там посидеть у костра, попить чайку, ещё раз проверить готовность к ночной рыбалке. Помыслив ещё немного, Луковский поднялся с бревна и предложил Гасану:

-- Ну что, собираемся и пошли, чтобы потом не биться головой в каждое дерево в темноте хотя бы на первом этапе пути?

-- Идёмте…

Они шли гуськом друг за другом по уже знакомой тропе, обходили выступающие изо мха валуны, переступали через поваленные стволы деревьев, нещадно топтали подсохший за день валежник, который трещал под их ногами и, видимо, этот треск был слышен за километр. К первому перекату вышли засветло и остановились на косе.

-- Миша, пока светло, собери немножко валежника и разожги костёр. Думаю, что на счёт чая тебе напоминать не нужно. Да заостри два прутика из сырого тальника, а я постараюсь поймать несколько хариусов, – попросил Луковский напарника и стал доставать из рюкзака телескопическую удочку.

-- Вот, вы и удочку захватили с собой, а почему мне не сказали? Я бы тоже свою удочку взял.

-- На мою удочку требуются секунды, чтобы её развернуть, да и в рюкзаке она много места не занимает, и обе руки при этом остаются свободными. А ты что же, со своей самоделкой собираешься всю ночь по тайге мотаться?

-- И то верно! – Неохотно согласился с доводами товарища Гасан и, горестно вздохнув, направился в сторону ближайшего островка матёрого леса на обрыве.

Пока было светло, поклёвки случались одна за другой, и Луковский за полчаса успел поймать десяток хариусов. Потом потемнело настолько, что не стало видно поплавка. Неровное пламя костра становилось всё ярче, и его несмелые сполохи начали блуждать по обрыву противоположного берега. Пришла ночь.

Гасан хозяйничал у костра и на правах хозяина снисходительно принял из рук Луковского противогазную сумку с уловом, взвесил её в руке и определил:

-- Килограмма два будет.

Луковский не стал возражать, свернул и уложил в рюкзак удочку и только после этого спросил:

-- Вот, брат Гасан, ты в детстве пескарей на прутике запекал в костре?

-- Было такое.

-- Поэтому я и взял с собой удочку, чтобы побаловать тебя деликатесом из нашего детства. Давай мне прутик, и начнём пиршество как когда-то давно, ведь вкуснее печёной рыбы – обугленной и перепачканной в золе, да ещё на речке у костра, да без соли и хлеба – мы тогда ничего не едали.

-- Это точно, и помнится такое доныне! – Пригорюнился вдруг Гасан, – а ещё, видимо, необычайно вкусной она казалась потому, что желудки наши были вечно пустыми, ведь мы предпочитали домашним обедам свободу, и рыбачили до темноты.

-- Было такое. – И на сей раз согласился с напарником Луковский, накалывая хариуса через рот заостренным концом прутика и продвигая его внутри рыбы до заднего прохода.

Над пламенем костра хариусы обгорали, поэтому рыбаки, не сговариваясь, держали их над малиново светящимися углями, и уже через минуту округу безраздельно заполнил аромат печёной рыбы, а рыбацкие рты – слюна.

Обирали рыбу прямо с прутиков. Обжигались. Кряхтели. Охали и ахали. Смахивали ненароком набежавшую слезу то ли от дыма, то ли ещё от чего. Хрустели подгоревшей вместе с чешуёй аппетитной рыбьей кожицей и с сожалением взирали вдруг осоловевшими глазами на то, что от рыб остаётся только позвоночник и кишки в обрамлении голых ребер. Поэтому не сговариваясь достали из сумки по второму хариусу, и всё повторилось сначала.

-- И почему печёный хариус такой вкусный, даже вкуснее, чем в ухе? – вращая рыбу над углями, вопрошал Гасан.

-- Мне кажется, что вкус продукта напрямую зависит от степени голода: чем голодней человек, тем вкуснее всё ему кажется. – Ответствовал Луковский напарнику, поднося к лицу прутик с рыбой и вдыхая её аромат, – Что же касательно хариуса, то, видимо, на вкус влияет внутренний жир, который плавится и пропитывает мякоть, да и природные специи, которых полно в желудке рыбы влияют на её вкус и аромат.

-- Возможно и так. И что удивительно, даже соль не нужна к этой рыбе.

-- Соли полно – можешь пользовать, – показал пальцем свободной руки Луковский на пластмассовую банку в распахнутом рюкзаке.

Уже когда и со вторыми хариусами расправились, Гасан, взглянув на Луковского, расплылся в улыбке:

-- А у вас борода вся блестит от жира, а под носом – настоящие усы от копоти.

-- Ха, он думает, что сам выглядит красной девицей, – парировал с улыбкой Луковский, – иди к речке и умойся, красавец-мужчина!

Они ещё балагурили, пока умывались, потом у костра вытирали мокрые лица, грели над костром озябшие в воде руки, но мысли Луковского уже полностью были заняты предстоящей рыбалкой. Поэтому, не дожидаясь пока полностью высохнут руки, он достал из рюкзака шахтёрский фонарь, покрутил переключателем ближнего и дальнего света и, убедившись, что всё работает исправно, передал его Гасану со словами:

-- Аккумулятор помести в противогазную сумку, а кабель с фонарём пропусти за пуговицей на куртке на уровне груди так, чтобы он не упал случайно в воду и в тоже время был всегда под рукой.

Осмотрев приготовления напарника и оставшись удовлетворённым проделанной работой, Луковский забросил за спину рюкзак, взял в руки острогу и предупредил Гасана:

-- Большую часть нашего пути предстоит пройти по воде. Поэтому не спеши по скользким камням. Будь внимателен и чётко выполняй мои команды, так как фонарь дан тебе не для того, чтобы ты освещал им свои ноги, а в интересах рыбалки. Пока здесь неглубоко, включи ближний свет, чтобы как можно большую площадь речного пространства можно было обозреть, а глубины будем пробивать дальним светом-лучом.

-- Понятно.

Рыбаки прошли до конца косы и уперлись в крутой берег: дальше начиналась яма. Обшарив лучом фонаря глубины под кручей и не найдя там ничего стоящего их внимания, Луковский предложил:

-- Видишь, Миша, коса дальше идёт по той стороне. Подниматься на кручу и идти до переката по этой стороне реки не имеет смысла: прогулка впустую. Здесь же глубина не позволяет нам перейти на ту сторону, поэтому вернёмся назад метров на пятьдесят и там преодолеем поток. Так будем делать всё время – перескакивая с косы на косу, ибо в воду нам с тобой удобней заходить только с косы. Поэтому примечай заранее места, пригодные к переходу.

-- Уяснил. Только ведь можно и с крутого берега рыбачить…

-- Не совсем ты уяснил, милейший! Под кручей глубины такие, что пробить лучом насквозь не представляется возможным. Да и дно там чаще всего заилено, то есть тёмное, а на таком фоне ты не только хариуса, но даже большого ленка не различишь. К тому же разводы в воде, образуемые течением создают помехи и на более мелких местах что-либо разглядеть.

-- Ну, а если ленок стоит в полводы? – не сдавался Гасан.

-- А с полводы мы ленка, скорее всего не возьмём, даже если в него попадём острогой. Его нужно прижать ко дну и подержать в таком состоянии, чтобы он силы потерял и не особо сопротивлялся при выемке из воды. Дальше посмотришь, как это делается.

Они вернулись назад, благополучно перешли реку и, на ходу освещая фонарём доступные им ямки на плесе, двинулись не спеша вверх по течению. Впереди, скрытый ночным мраком, шумел перекат, а здесь в глубокой яме течение было вялым и неторопким. Прибрежные лиственницы, выхваченные на мгновение из мрака лучом фонаря, казались чудищами с растопыренными лапами, готовыми ухватить путников и утащить в таинственный мир таёжных дебрей. В противовес им берёзы ярко светились посеребренными стволами и не внушали тревоги и беспокойства. А над ними, над всеми этими лиственницами и берёзами, над неспокойной речкой властвовало ночное небо, усыпанное мириадами звёзд.

Всю эту сюрреалистическую картину Луковский отметил в сознании лишь мельком, по ходу, потому что мгновенно отбросил от себя за ненадобностью всё не свойственное, не нужное рыбалке, как только заметил огромное дерево, которое лежало поперёк косы и комлевой частью уходило под воду.

-- Миша, убери свет с поверхности воды! Впереди дерево лежит поперёк течения, да и дно там песчаное, а это обычно излюбленное место стоянки хариуса в ночное время.

-- И что мне делать дальше?

-- А дальше подходим осторожно, без стука сапогами по камням к рыбьему «лежбищу». Пока освещаешь только берег. Дальше я подкорректирую «огонь».

Рыбаки осторожно двинулись в кругу света, тщательно избегая больших камней, но мелкая галька предательски скрипела под сапогами, и им казалось, что этот скрип заглушает даже шум переката. Но вот оно – перспективное место, и Луковский негромко промолвил:

-- А теперь медленно надвигай свет на воду. Это на тот случай, если под корягой стоит не хариус, а ленок: он света боится и, как правило, начинает отодвигаться в таких случаях на глубину.

-- А если там хариус и ленок стоят?

-- Никаких «если» в природе не бывает: тигр и трепетная лань в одной клетке не уживутся.

Гасан медленно стал перемещать осветительный круг фонаря на воду, но уже через мгновение Луковский сказал:

-- Смело освещай всю площадь воды – здесь стоянка хариуса.

Гасан вскинул фонарь и тут же ахнул:

-- Товарищ капитан, да тут же его сотня стоит! Вот это да! Вот это рыбалка! Ради этого стоит и за километры идти. Я такого ещё не видел.

Не известно, сколько бы продолжались восторженные излияния Гасана, если бы Луковский не оборвал его:

-- Тише ты, разгонишь всё стадо, не заходя в воду.

-- И что будем делать? – недоумевал Гасан.

-- Как что? Рыбачить будем! Сейчас возьмём десяток самых крупных, а остальные пусть нагуливают вес.

-- Жалко всё же, столько рыбы…

-- Миша, не жадничай! Впереди ещё будет немало мест, где и тебе захочется поработать с острогой, так что лучше присматривайся, как я буду действовать, – назидательно промолвил Луковский и, подняв острогу, вошёл в воду.

Полдесятка крупных хариусов он взял без проблем. Но чем дальше, тем чаще потревоженные всплесками воды хариусы начинали разбегаться. За последним – десятым – пришлось заходить на глубину и прижимать его к песчаному дну.

-- Ну, вот, – выходя на берег, удовлетворённо промолвил Луковский, – кто-то собирался всего хариуса переловить, а он возьми и ручкой махни на прощание незадачливым рыбакам.

-- Да, не простое это дело – рыбалка с острогой. Мне кажется, что с удочкой проще: забросил наживку – и вот он на крючке.

-- Везде нужен опыт, Миша, знания и сноровка. Ты, скорее всего, так бы и шлёпал по воде до самого бревна, ещё до своего подхода разогнав хариусов всех до одного. А я сразу сообразил, что место перспективное: бревно защиту образовало от течения и дно песчаное.

-- Смотрите, а хариусы снова возвращаются сода.

-- А куда он денется отсюда: на струе нужно всё время течению противостоять, а под защитой бревна тихо и удобно, и от врагов есть, где прятаться. Ну, а мы сейчас пощупаем место под перекатом на предмет наличия ленка. Только имей в виду: ленок – не хариус, а «господин», требующий к себе более деликатного отношения.

Они прошли ещё немного по косе, освещая дно речки. Потом коса закончилась и переметнулась вперед, образовав перекат, и им пришлось выбираться на кручу и буквально проламываться сквозь кустарники и высокие травы, которые всё время норовили стреножить путников, цепляясь за обувь и одежду. Речку перешли на перекате, рискуя быть сбитыми течением с ног, но переправа прошла благополучно. Подошли к яме и Луковский попросил:

-- Миша, фонарь переключи на дальний свет: здесь возможны глубины. На течение не свети: там вода всё время меняет направление движения, поэтому всё представляется в искажённом виде, и что-либо рассмотреть невозможно. А вот под большими валунами всё исследуем досконально. Пошли.

Они приблизились к валунам, которые единый поток делили на несколько частей, и вода с шумом и большой скоростью устремлялась между ними и постепенно успокаивалась лишь на яме. Уже при осмотре пространства ниже третьего валуна Луковский вдруг отшатнулся назад и просипел:

-- Убери свет, вообще убери! – И когда свет погас, добавил: – там такой ленок стоит на глубине носом к потоку, что взять его будет даже для меня – экзамен на рыбацкую зрелость.

-- Что же делать? – растерялся Гасан.

-- Брать будем, Миша! Ты зайдёшь с боку, и будешь освещать то место только краем светового круга, а я попробую прижучить его с валуна.

Луковский взошёл на валун и стал руководить действиями Гасана, который вовсе не видел ленка и поэтому не мог знать, до каких границ нужно надвигать круг света. Когда свет достиг хвостовой части ленка, Луковский негромко произнёс:

-- Достаточно, так и держи! Дальше – моя работа.

Он слегка расслаблял кулак, в котором была зажата острога, и ручка начинала скользить вниз, каждый раз рискуя сорваться и ударить ленка. Во рту мгновенно пересохло. Казалось, что сердце поднялось к горлу и стучит там, мешая дышать. Пот выступил на лбу и уже скатывался вниз, угрожая затуманить глаза. И тогда Луковский приостанавливал движение остроги, вытирал свободной рукой пот, успокаивал дыхание, и снова принимался сантиметр за сантиметром приближать остриё остроги к толстой спине ленка. Высока была вероятность того, что на такой глубине вода искажает реальные предметы и расстояние до них, а поэтому можно в самый последний момент ошибиться и преждевременно потревожить ленка. Но и издали рискованно наносить удар: пока острога будет опускаться к ленку, он может если не совсем уйти, то успеть сместиться в сторону, и тогда удар острогой придётся по камням.

Но всё прошло как по маслу. В какой-то момент Луковский решил, что острогу дальше опускать опасно, набрал воздуха полные лёгкие, ручку остроги перехватил второй рукой и уже не глядя на ленка ударил ею со всей силы и сразу навалился всем телом на ручку остроги. По ударам, отдающимся в руки, он понял, что ленок никуда не ушёл, что удар был выверен точно и что теперь главное – удержать ленка на месте, прижав его ко дну.

Немного отдышавшись, он громко прокричал Гасану:

-- Ну, Миша, кажется, он наш. Теперь иди сюда смело.

Продолжая удерживать острогу, Луковский попросил подошедшего Гасана:

--Посмотри, что там делается на дне?

Гасан долго просвечивал таинственную глубину омута, даже вынужден был прилечь в ногах у Луковского на валун и заглядывать туда, свесив вниз голову и ежеминутно рискуя соскользнуть в тёмную пучину бурлящей воды, но так ничего не рассмотрев, принуждён был подняться на ноги и заявить:

-- Да ни черта там не видно – одна мутная завеса стоит. Может, хватит его держать?

-- Нет, Миша, подержим ещё немного. Я ведь чувствую попытки ленка освободиться от остроги, а это значит, что он ещё не дошёл до кондиции, когда его можно будет вытаскивать из воды.

-- Израненным, он долго не продержится в живых, если ему повезёт сорваться с остроги, а это значит, что скоро всплывёт на поверхность, – сделал вывод Гасан.

-- Ты ошибаешься, так как не в курсе анатомии ленка: у него отсутствует воздушный пузырь, а это значит, что сорвавшись с остроги, он забьётся под какую либо корягу, да там и сгинет.

Помолчали. Ночь по-прежнему властвовала над землёй и полна была таинства и неосознанной тревоги. Крупные звёзды иногда срывались с высоты и, прочертив огненную полосу, с яркой вспышкой сгорали в атмосфере. Перекат продолжал шуметь. Невидимая в темноте струя воды вспаривала ровную гладь омута и тогда крупные звёзды начинали колыхаться на его потревоженной поверхности как дети в колыбели. Прохлада постепенно проникала под куртку к разгорячённому телу, и Луковский, почувствовав дрожь, решил, что пришла пора заканчивать возню с ленком.

-- Миша, подсвети. Будем вытаскивать ленка. Поскольку опасность схода с остроги велика, то я буду вести ленка по дну к соседнему валуну, а потом, прижимая к его вертикальной стенке всё того же валуна, выведу ленка на поверхность.

Луковский ослабил давление на острогу, немножко поколебал ручку и в ответ почувствовал удары ленка, но были они довольно слабыми. И, тем не менее, он сдвигал с места ленка и одновременно прижимал его ко дну. Так проделали они путь к соседнему валуну, который выступал уступом вправо из общего ряда валунов. Дальше предстояло придать ленку вертикальное положение, и Луковский приподнял ленка от дна. Израненная рыба ещё сделала последнюю попытку освободиться от остроги, но будучи прижатой к валуну, окончательно успокоилась.

Вначале из воды показался хвост ленка. Потом тёмная, блестящая в электрическом свете фонаря спина, и Луковский приостановился, немного помедлил, как бы собираясь с силами, потом резко приподнял ленка вверх и бросил его через себя на косу.

Гасан сорвался с места и бросился к месту падения ленка и уже через мгновение оттуда донёсся его восторженный возглас:

-- Вот это ленок! Вот это красавец-мужчина! Такого великана я не видел никогда.

-- Ну, вот, ты теперь с добычей, а мне что прикажешь – так и сидеть в темноте до утра на валуне? – шутливо ворчал по-стариковски Луковский.

-- Ой, а я и забыл про вас…

-- Это тоже известно: о добытчике в час дележа добычи, как правило, забывают или уравнивают его со зрителями, – продолжал ворчать Луковский, спускаясь с валуна на освещённую поверхность бегущей воды.

Закурили. Нервное напряжение постепенно спадало, хотя руки ещё продолжали дрожать. Гасан ходил вокруг ленка, как ходит парень вокруг понравившейся ему девицы, всё примерялся к нему и так и этак, пока, наконец, не спросил:

-- Килограммов пять будет?

-- Ох, Миша, не знаю. Надо было брать с собой весы. Ты всё на вес внимание обращаешь, а рыбинспекция руководствуется мерой длины.

-- А какой длины разрешено ловить ленка?

-- Не менее тридцати пяти сантиметров. А вот разрешённую длину хариуса – не помню.

-- А какой вообще предельный вес ленка?

-- В справочниках сообщается, что предел у ленка – восемь килограмм.

-- Ого, такого и острогой не удержишь, – сделал вывод Гасан.

-- Не знаю, Миша, не приходилось встречаться с таким экземпляром. А вот как брали двадцати килограммового тайменя на две остроги – это я видел.

-- Разве такой бывает таймень?

-- Бывает и больше. Попавшего в сеть сорока килограммового тайменя вообще взять невозможно, поэтому его стреляют из ружья в голову и сразу отпускают, так как натянутую сеть он может запросто порвать и уйти.

-- Да, сколько здесь премудростей разных. У нас дома такого нет. – Подвёл черту под разговором Гасан и спросил. – Видимо, я ленка понесу?

-- Видимо, ты,— в тон ему ответил Луковский, – у меня задача более ответственная, а поэтому её удобнее будет исполнять налегке.

Снова шли по косам. Переходили с берега на берег речку в неглубоких местах со спокойным течением. Пробирались по береговым обрывам сквозь валежник и густые заросли и тогда треск сломанной ногами древесины закладывал уши. Кололи хариусов, выискивая в каждой колонии самые крупные экземпляры. Несколько раз попадались ленки, но стояли они на недоступной для рыбаков глубине и, потревоженные внезапно возникшим светом, начинали медленно отходить на самую пучину. Столкнувшись с такой незадачей, Луковский проговорил:

-- Нужно доставать гидрокостюмы, так как с рыбацких сапог мало проку на такой рыбалке. И ленок что-то сегодня неадекватно ведёт себя: ночь тёмная, а он не подпускает к себе на удар остроги как бывает обычно в лунную ночь.

-- А что в лунную ночь?

-- В лунную ночь рыбалка с острогой мало результативна. Ленок не подпускает к себе, сразу начинает отходить на глубину, даже хариус беспокойно ведёт себя при приближении к нему. Но ничего, мы ещё своё возьмём!

И они «своё» взяли уже на следующей яме. Плес здесь постепенно переходил в яму с песчаным дном, и крупный ленок хорошо был виден на фоне белеющего песка. Но, как и на предыдущих ямах, ленок, попав в круг света, начал слегка шевелить хвостом и отодвигаться на глубину. Добыча была желанной и вполне доступной, если бы к ней можно было приблизиться на достаточное расстояние. Поэтому Луковский мгновенно принял решение:

-- Миша, убери свет с того места, где стоит ленок так, чтобы его граница проходила рядом с ленком, а я попробую подойти к нему на расстояние удара.

Ленок продолжал медленно, как бы сползать в глубину, и Луковскому ничего не оставалось, как сделал рывок в его сторону с одновременным ударом острогой. О том, что острога попала в цель, возвестили удары ленка, отдающиеся в руках, удерживающих ручку остроги. Поднятая рыбой муть из взвешенного в воде песка не позволяла что-либо рассмотреть на дне. Однако удары неожиданно прекратились, хотя Луковский продолжал удерживать острогу. Когда мутную воду стянуло течение вниз и открылось для обозрения дно, стоящий рядом Гасан произнёс:

-- Товарищ капитан, а ленка-то нет.

-- Вижу! – Вынимая острогу из донного песка, расстроенно произнёс Луковский и добавил, – и половины остроги тоже.

Пошарив остатком остроги в донном песке и не найдя обломанной половины, Луковский повелел:

-- А ну-ка бежим вперёд: вторая половина остроги в спине ленка и он с ней не должен далеко уйти.

Ленка они догнали через десяток метров. Он шёл неторопливо вдоль берега, и всё время заваливался на ту сторону, с которой в его теле торчала вторая половина остроги. Луковский зашёл ему наперерез, примерился и прижал остриём остроги его ко дну. Рыба ещё попыталась освободиться, ударяла хвостом, ёрзала по дну своим большим телом, взметывая при этом каскад песка и ила, но было уже ясно, что она не борец за свою жизнь, и Луковский, выждав какое-то время, просто выбросил добычу на берег.

-- Ну, вы и молодец, товарищ капитан, как мгновенно приняли нужное решение. Я бы так быстро не сообразил, – произвёл хвалу рыбаку доселе молчавший Гасан.

-- Не подлизывайся, молодой человек! Всё приходит с опытом. К тому же, мы с тобой военные, а поэтому должны уметь быстро находить нужное решение.

-- И всё же, как вы догадались, что острога осталась у ленка в спине?

-- Очень просто: коль её не оказалось на месте в песке, значит, половинка остроги уплыла с ленком. Ведь не иголка же она в стоге сена, а в сотни раз больше любой иглы и должна была сразу найтись, – и, сделав небольшую паузу, он попросил Гасана. – Миша, посвети мне на острогу. Вот-вот, сюда. Ну, всё ясно: видишь почерневшую часть места слома? А это свежий слом рядом блестит. Выходит, что острога давно сломалась и держалась, как говорят на честном слове за счёт оставшейся целой части. А я всё недоумевал, почему она сломалась? Объяснимо было бы, если бы по камням врубил острогой, а то в податливый песок, и на тебе…

-- И как теперь быть?

-- А никак. Дальше пойдёшь ты с острогой. Четыре из оставшихся зубьев остроги – та же острога в умелых руках. Буду надеяться, что ты чему-то научился за эту ночь.

-- Вот спасибо! – И Гасан буквально вырвал острогу из рук Луковского.

Так они поменялись ролями. Теперь Луковский большую часть времени находился на берегу, обеспечивая основному рыбаку свет, и тащил на себе улов, а Гасан больше брёл в воде в роли ищейки, рыщущей за добычей. У первого всё получалось великолепно: он вовремя оказывался в нужном месте, без подсказки переключал свет с дальнего на ближний и наоборот. А вот у второго вначале не очень ладилось с острогой. Заколов на первой яме несколько хариусов, Гасан вышел на берег и недоумённо произнёс:

-- И чего они так быстро разбежались от меня?

-- Потому разбежались, что ты ведёшь себя на месте лова как слон в посудной лавке. Подошёл к стайке хариусов и замри, не танцуй на месте, движения делай только поясные. Помнишь, я рассказывал тебе о боковой линии у рыб, с помощью которой они улавливают любое колебание в воде. Они тебя не видят сейчас, но хорошо слышат, так что учти это в дальнейшем.

-- Уяснил…

То, что Гасан уяснил урок, подтвердилось на следующей яме, где он, не сходя с места, заколол полдесятка хариусов, а затем, продвинувшись вперёд, нанизал на острогу ещё троих. Ленка под перекатом брали вместе: Луковскому главным был не ленок, а чтобы неудача не сказалась отрицательно на вере напарника в свои силы. Поэтому он подсказывал, как только мог, хотя понимал, что в конечном итоге результат зависит единственно от Гасана, от его выдержки и сообразительности, и последний не подгадил.

Ленок был небольшим – килограмма полтора-два, – но это был первый ленок Гасана, удачно поднятый с метровой глубины. Понимая какие чувства обуревают сейчас напарником, Луковский не стал убеждать того свернуть рыбалку, несмотря на то, что сказывалась уже усталость, да и лямки рюкзака всё сильнее врезались в плечи, и пора было подумать о возвращении в зимовье.

Обследовали ещё одну яму, потом перешли ко второй, и когда и она осталась позади, а рядом вспенивался и шумел перекат, монотонным шумом своим навевающий сон, Луковский остановился, снял с плеча рюкзак и, ставя его на гальку произнёс:

-- Миша, не пора ли нам и честь знать? Время уже давно перевалило на вторую половину ночи, порыбачили от души, да и завтра ты захочешь пройтись с удочкой, а ведь до этого нужно будет ещё подремать и обязательно рыбу привести в порядок.

-- А как вы определили время? – стал затягивать с положительным ответом Гасан, что не могло укрыться от Луковский.

-- По звёздам, Миша, по звёздам. Вон видишь ковш Большой Медведицы? Вечером в него можно было условно наливать воды, а к утру он оказался перевёрнутым. Так что нам самое время сваливать, чтобы успеть поспать, переделать все не требующие отлагательства работы, да ещё до вечера порыбачить.

-- Ну, если так… – неохотно согласился напарник.

Рыбу они распределили поровну по рюкзакам, туда же уложили всё остальное нехитрое своё имущество. Луковский достал запасной фонарь и проверил его на пригодность, на что Гасан не замедлил заметить:

-- А зачем вы второй фонарь брали? Нам что, шахтерского на дорогу не хватит?

-- Э. дружище, шахтёрский приберечь надо бы: вдруг ещё выпадет одна такая ночь, чтобы пройтись с острогой. А ведь в тайге ни зарядного устройства, ни электричества не имеется. То как быть?

-- И то верно! Я как-то не умею мыслить…

-- Мыслят мыслители, Миша, а мы думку думаем. Просто у меня все эти действия доведены до автоматизма, а ты, почитай – первый раз как в первый класс. Я вот тоже мыслил-думал, а портянки запасные забыл взять с собой, что мне непростительно. Хорошо, что воды не черпанули в сапоги: обычно редко с такой рыбалки возвращаешься сухим. Ну что, пошли? – спросил-повелел Луковский, и подтолкнул напарника вперёд.

Шли по знакомой тропе. Как и предвидел Луковский, окружающий мир в ночи казался незнакомым и враждебным. Но наиболее приметные места уже успели отложиться в зрительной памяти. Вот луч фонаря выхватил из темноты огромные валуны, вспучившие мхи и застывшие истуканами. А дальше поперёк тропы – толстая лесина матёрой лиственницы, которую животные обходили стороной, а они перелезли через неё, отдуваясь и кряхтя. Такое не просто запоминается, а помнится потом и через десятилетия.

Входили под сень вековечных деревьев, часовыми стоящих окрест тропы, где темень сгущалась и становилась непроницаемой, а вместе с ней нарастала необъяснимая тревога. Тропа выводила на прогалины и поляны и сразу округа светлела, крупные звёзды мигали с высоты, и становилось по-домашнему уютно и комфортно.

К зимовью подошли до рассвета. Свалили в угол домика рюкзаки, сбросили сапоги и завалились спать. Какая уха могла сравниться со сном – вязким и без сновидений.

А между тем за маленьким окном-амбразурой зимовья разгоралось утро. Постепенно светлела восточная половина небосвода, а вместе с ней всё чётче проявлялись предметы в ближайшей округе. Потом розовеющий окоём за дальними сопками вдруг вспыхнул солнечным пламенем, и почти сразу закурились испарениями намокшие от ночной росы кустарники и травы. Где-то ночевавший до этого ветерок неспешно прошёлся по тайге, попутно поколебав завесу утреннего тумана на марях, и она стала клубиться, отрываться от земли и уплывать в неизвестность.

Ничего этого не видели уставшие рыбаки, и когда Луковский проснулся и выглянул наружу, солнечный день был уже в разгаре. Сунув ноги в отсыревшие после ночной рыбалки сапоги и захватив полотенце и котелок, он спустился к реке.

Ледяная вода обожгла лицо, неприятная дрожь прошла по всему телу, но Луковский продолжал плескать её себе в лицо, и остатки сонной одури постепенно замещались ясностью сознания и чёткостью мыслей. Проверив целостность своего «холодильника» и убедившись в его нерушимости, он набрал в котелок воды и вернулся назад к избушке.

Пакет с картошкой нашарил под столом среди других не нужных на вчерашней рыбалке вещей, захватил берёсту и котелок с водой и направился к кострищу. Золы накопилось вдоволь, поэтому Луковский разгрёб её палкой, уложил на каменный под кострища клубни и прикрыл их золой, а уже на ней развёл костёр. Уха в котелке, несмотря на тепло, не прокисла и осталась пригодной в пищу, что автоматически снимало вопрос с приготовлением завтрака. «Надо только прокипятить её на всякий случай, картошка с солониной пойдёт на ужин, а обеда, скорее всего не будет», – решил Луковский, и поставил котелок к огню.

Он уже заканчивал чистить рыбу, когда выглянул из зимовья Гасан. Быстро оценив проделанную Луковским работу, и почувствовав себя виноватым, он голосом нашкодившего ребёнка промолвил:

-- Доброе утро! Что-то я совсем разоспался…

-- Доброе, доброе, – в тон ему ответил Луковский, – но скорее не утро, а обед. Беги на речку и умывайся, а потом получишь задание.

-- Какое задание? – задал вопрос, явившийся через несколько минут Гасан.

-- Дружище, у нас закончился хлеб. Перспектива такова: кушать рыбу и прочее сало вприглядку, как говорят или сходить за хлебом в ближайший магазин.

-- Ого, дык это сколько же километров нужно отмахать только туда, а ещё обратно? – всерьёз ужаснулся напарник такому обороту дела.

-- Ничуть не бывало: ближайший «магазин» на чердаке избушки.

-- А вы откуда об этом знаете? – в голосе Гасана звучали нотки абсолютного недоверия к сказанному.

-- Ну, во-первых, я уже посмотрел снизу в чердачное окно, и хотя там темно, но подвешенный к стропилам мешок можно рассмотреть, а, во-вторых, сам подумай, где мог охотник спрятать остатки сухарей, кроме чердака. В тайге они или отсыреют и покроются плесенью, или мыши их в труху превратят, а на чердаке – сухо, ветерок продувает, и мышам не так-то просто до них добраться.

Уже через несколько минут Гасан, подтащив к торцевой стене избушки сухую вершину когда-то срубленной лиственницы и установив её вертикально с опорой на стену, взобрался по ней к окошку, примерился и нырнул в чердачный проём как в воду. А ещё спустя время из проёма показалась его довольная физиономия и он тоном победителя прокричал:

-- Товарищ капитан, держите! Там целый бумажный мешок такого добра.

-- Ну, ты хотя бы аккуратную дырку в мешке сделал или разорвал его до подошвы?

-- Не беспокойтесь: дырка размером с мой кулак.

-- Хорошо! Много сухарей не бери. Взамен положим туда банку тушёнки, чтобы хозяин не подумал, что воры его навещали: магазин – есть магазин – с натуральной оплатой товара.

Пообедали ухой, смачивая ржаные сухари в горячей юшке. Чай отдавал дымком костра и был необычайно вкусным. Даже Гасан, который бросал всё что ни попадя в рот как в мельничные жернова, сделав очередной глоток чая вдруг спросил:

-- И почему чай такой вкусный у костра, ведь дома вроде бы всё такое же, а в итоге на выходе – не то?

-- Видимо, всё дело в воде, – живо откликнулся Луковский, – я как-то читал, что промышленник, который построил до революции пивзавод в Жигулях, нанимал мужика-рудознатца, который с лозой в руках прошёл всю Волгу от Валдая до Астрахани и, возвратившись к нанимателю, посоветовал тому строить завод в Жигулях. Отсюда и знаменитое жигулёвское пиво пошло.

-- Вот, оказывается оно как! – И, допив остатки чая, спросил: – что мне делать дальше?

-- Пока я буду заканчивать эпопею с рыбой, ты озаботься короедами и ручейником, и готовься к рыбалке.

С рыбой ночного улова Луковский справился быстро: упаковал в пакеты и поместил в холодильник. А оттуда достал хариуса первого улова, сыпанул в пакет хорошую горсть соли, перемешал её с рыбой и уложил полученный полуфабрикат под камень на мари вместо вчерашнего пакета с засолом.

К возвращению Гасана он был полностью готов к походу. Оставалось убедиться, что и с добычей наживки напарник справился также успешно.

-- Вот, тут хватит короедов на несколько рыбалок, – протянул Луковскому банку, в которой белые и как бы гофрированные личинки копошились в коричневой древесной трухе,– а ручейника здесь мало. Видимо, всё дело в перекате: на сильном течении ему труднее удержаться.

-- Возможно и так! – Не стал возражать Луковский, – по дороге пополним запас ручейника на ямах. А пока передохни, попей чайку на дорожку, и двигаемся вперёд.

Шли быстро уже однажды пройденной тропой, потому что точно знали, где нужно спуститься к реке, а где пробежать отрезок пути без остановки. Хариус клевал активно, и поэтому, поймав определённое количество экземпляров на очередном перекате, рыбаки не дожидались снижения интенсивности клёва, а пускались сразу в бег до следующего переката.

На одном из таких переходов Луковский, шедший впереди, вдруг замер с поднятой ногой, потом полуобернулся к Гасану, приложил палец к своим губам и показал кивком головы на отдельно стоящую лиственницу. Напарник вначале ничего не понял, но немного присмотревшись к дереву, прошептал:

-- Что, снова тетёрка?

-- Нет, Миша, на сей раз красавец-глухарь. И подпустил он нас непозволительно близко: хоть из рогатки в него стреляй.

-- Я его сейчас…

-- Погодь, рассмотрим вначале, ведь не каждому охотнику удаётся подойти к этой чуткой птице так близко, – прошептал Луковский и попридержал напарника за рукав.

Глухарь вертел во все стороны головой и чутко прислушивался. Толстая ветка под ним прогнулась и, казалось, готова была вот-вот обломиться. Алая раскраска его головы ярко выделялась на фоне небесной голубизны и делала картину неповторимой.

Насмотревшись вдоволь на таёжное диво, Гасан опустился на корточки, подобрал во мху увесистую палку и пополз по мягкому моховому покрытию в направлении лиственницы.

-- Бесполезно… – успел прошептать Луковский, но напарник отмахнулся от него как от назойливой мухи и продолжил свой путь.

Одолев, таким образом, метров пятнадцать и сочтя, что этого достаточно для броска, Гасан приподнялся, замахнулся и… глухарь сорвался с места и спикировал за дерево. Палка, пущенная «охотником» со свистом врезалась в ствол лиственницы, и вниз посыпалась кора и щепа древесины.

-- Вот это да! – восторженно произнёс Гасан, поворачиваясь к Луковскому и дальше – уже с нотками разочарования в голосе: – и почему он раньше времени сорвался с места? Он что, меня увидел?

-- Ха, было бы удивительно такую жердь как ты, Миша, с десяти метров не заметить. – И посерьезнев, спросил: – А ты воздух в лёгкие набирал перед броском палки?

-- Ну, а как же иначе – конечно набирал.

-- Вот поэтому глухарь и ушёл, поскольку по твоим вздохам определил, откуда исходит опасность.

-- Но он и так давно видел нас и не улетал. При чём здесь мои вздохи на таком расстоянии, которое оставалось до глухаря?

-- В том-то и дело, что глухарь плохо видит, но великолепно слышит.

-- Но он же глухарь, то есть получается – глухой. И вдруг – хорошо слышит?

-- В том-то и дело, Миша, что в мире полно парадоксов. Глухарь становится глухим только во время токовища, когда он запрокидывает голову и начинает токовать. Вот в это время глухарь действительно ничего не слышит. Охотники и пользуются этим моментом, чтобы подойти к нему на выстрел. Во всё остальное время он очень чуткая и осторожная птица.

-- А вы видели такое?

-- Нет, Миша, читал и слышал рассказы бывалых охотников об особенностях охоты на глухарей, а самому принимать участие в такой охоте не приходилось. Я не столь давно обитаю в тайге, чтобы всё сразу познать.

-- И всё же жаль, что и это «жаркое» улетело. – Подвёл черту под разговор Гасан, нагнулся и подобрал со мха свою удочку, брошенную накануне за ненадобностью.

Вечерело. Солнце клонилось к западу и спешило накупаться в бурном потоке речного переката, угадываемого сквозь частокол приречных деревьев по вспышкам солнечных зайчиков. Плывущие над землёй паутины соревновались в белизне с кучевыми облаками, которые, казалось, застыли на месте и не торопились уходить за окоём. Маленькая подвижная птичка-поползень бегала вверх-вниз по стволу старой берёзы, что-то выискивала в расщелинах её коры, не обращая ни малейшего внимания на стоящих рядом людей. Луковский ещё постоял без движения, любуясь окружающим пейзажем первозданной природы и как бы насыщаясь её благодатным влиянием на организм человека, потом повернулся к Гасану и предложил:

-- Время у нас остаётся немного, поэтому давай обследуем пару омутов, и будем возвращаться в зимовье, чтобы потом не пороть горячку с возращением в сумерках.

-- Принимается…

-- Знаю твоё «принимается»! Потом заладишь: давай ещё один перекат пройдем, дальше – ещё один, и так – до бесконечности, – брюзжал по-стариковски Луковский, выходя на тропу.

Однако убеждать Гасана не пришлось. Они прошли, как условились два переката, добавили к добытому сегодня два десятка хариусов и повернули назад. Уже подходя к зимовью, Луковский вдруг оживился и, показывая на заходящее солнце, констатировал:

-- Э, братец, да погода явно портится. Посмотри, каким солнце стало мутным. И синь неба куда-то подевалась. Да и кучевые облака ушли, а их место заняло «перо».

-- Может, потерпит ещё с дождём… – неуверенно протянул Гасан.

-- Ну, а не потерпит, то не беда: охотку на рыбалке мы с тобой сбили; рыбы поймали – едва унести. Куда больше её девать?

-- Продавать будете излишки. – Нашёл выход из проблемы, возникшей с нечаянным рыбьим изобилием Гасан.

-- Ну, ты, Миша, даёшь! Можешь представить себе картинку – одетый по всей форме капитан продаёт рыбу и при этом взывает к потенциальным покупателям; «Подходи ближе. Подешевела. Покупай-налетай. Свежий рыб, ещё живой, но пока спит!». Ха-ха-ха. – Заразительно смеялся своей же выдумке Луковский, живо представив себя в роли уличного торгаша.

-- Сможет ведь и другой кто-то продать. – Не отступал от своего предложения Гасан.

-- Да брось, Миша, я не ставил никогда перед собой цель с рыбалки разбогатеть! То одного, то другого соседа угостишь рыбкой, вот и «проблема» рассосалась сама собой.

-- Разве что так! – Наконец, согласился Гасан.

Ужинали уже в сумерках. Затухающая «мутная» заря ещё силилась осветить тонущие в сумеречном мраке таёжные просторы, но с востока неумолимо надвигалась темным валом таинственная осенняя ночь. Неустойчивое и трепетное пламя костра играло на лицах сотрапезников, и они порой щурились то ли от жаркого пламени, то ли от вкусовых качеств потребляемой ими пищи. Меню ужина не отличалось многообразием, но зато подпадало под ту категорию, о которой говорят: за уши не оттянешь.

-- Картошка ещё тёплая, а если желаешь, то можно и подогреть, – ворковал у кострища Луковский, выгребая из золы печёную картошку и на освободившемся месте разжигая костёр.

-- И когда вы успели картошку заложить?

-- Э. любезный юноша, все твои проблемы – в затяжном утреннем сне. Не случайно говорят: кто рано встаёт – тому сам бог даёт!

-- Не знаю как там бог, а печёная картошка с солёным хариусом – это что-то! – Щурясь, как сытый кот на пламя костра, выговаривал набитым пищей ртом Гасан.

-- Вот и не спеши – тщательно пережёвывай пищу, чтобы вкус солёного хариуса запомнился навсегда.

-- А что, и ленок солёный такой же вкусный?

-- Такой же вкусный, Миша, как и хариус. А лучше всего он мне нравится копченый, и неважно: на ольховой стружке или на тальнике коптили.

-- А что, разве верба годится для копчения? – в голосе Гасана как всегда в таких случаях почудились Луковскому недоверчивые нотки, но он уверенно произнёс:

-- И тальник, Миша, и тальник тоже годится для копчения. Ты спроси, к примеру, у нанайца: какое дерево самое лучшее? И он тебе ответит без запинки – тальник. Потому, что для него тальник – строительный материал для шалаша, топливо для печки, исходный материал для различных плетений из лозы, а также – источник коптильного дыма и многое другое.

-- Мне кажется, что ленком эту рыбу зря назвали, ведь она быстрая как молния и вдруг – ленок, то есть ленивый.

-- Я тоже так думал раньше, мол, несправедливо поступили с рыбой, пока сам не убедился в его лености, доходящей порой до нежелания открыть рот, чтобы проглотить поданную на подносе пищу.

-- О, это уже интересно! Расскажите, как это было.

-- Было дело, было…, – и Луковский на какое-то время умолк, засмотревшись на пламя костра и как бы переносясь в тот жаркий летний полдень на один из притоков Амгуни. Тогда он высунул голову из прибрежной травы и приметил внизу под корягой притаившегося ленка. Соблазн был столь велик, выловить рыбу, что Луковский опустил осторожно крючок с короедом в воду и стал поднимать и опускать наживку прямо у носа ленка. Вспомнив сейчас ту потешную картину, Луковский не смог сдержаться и громко рассмеялся:

– Вот представь себе двух дураков (один на берегу, а второй в воде под корягой), которые в течение часа соревнуются у кого из них больше терпения и выдержки. Вожу перед носом ленка короедом, поднимаю его вверх и опускаю вниз, потряхиваю им перед рыбьим носом, мол, раскрой рот, чего тебе стоит, возьми – вкуснота неописуемая, а реакции – никакой. Можешь представить тот калейдоскоп чувств, которые я испытывал тогда к ленку: недоумение, злость, переходящую в ненависть, да и банальное бессилие как-то повлиять на упрямца…

-- И что, так и не взял наживку? – нетерпеливо спросил Гасан.

-- Да погодь ты с наживкой! – Недовольным голосом от того, что его перебили, проговорил Луковский, – и вот наступил такой момент, когда становится всё безразлично, мол, гори ты ярким пламенем со своим упрямством и знаменитой ленью! Отчаявшись, я подтянул наживку чуть-чуть к себе, зафиксировал её над рыбой и, решив подшутить над ленком, все равно ведь не берёт, со всего маха опустил наживку прямо ему на нос. И тут он хватанул наживку, да так, что я от неожиданности едва удочку не уронил в воду.

-- И что же, взяли вы ленка?

-- Ниже по течению в десятке метров начиналась коса, и я вывел на неё упрямца. Ох, и зол я был на ленка, даже радости не испытывал от той добычи.

-- Да, интересная история. Вот так и постигается таёжная наука.

-- Да, только практикой.

-- Возможно и так, – согласился Гасан и тут же предложил: – а давайте доужинаем, а то картошка совсем остыла.

-- Картошку можно подогреть у костра. Поужинаем, а потом -- спать, потому что непонятно пока, как сложится у нас завтрашний день.

-- Я проверил: росы на траве нет, пихтовая веточка замерла у нуля. Все приметы предвещают дождь.

-- Ну вот, и ты становишься настоящим таёжником, коль приметы, походя, замечаешь.

Заря, наконец, догорела, и основным источником света оставался рыбацкий костёр, который сегодня горел как-то вяло, без обычной задоринки и обязательного потрескивания древесины. Пламя потеряло обычный золотистый цвет и окрасилось в багровый тон. Звёзд на небе значительно поубавилось, и выглядели они одинокими и тусклыми. Тишина стояла звенящая, и даже обязательный в это время суток филин куда-то запропастился и не подавал признаков жизни.

-- Всё, Миша, набиваем сеном сапоги, остальное прячем под навес и -- на отдых. Возможно, с дождём потерпит до утра, а там решим, как нам быть дальше.

Но дождь пошёл к обеду. Вначале вяло и как бы нехотя мелкая морось опустилась на водную гладь реки и затуманила её яркую доселе акварель. Затем, погодя, крупные капли сыпанули «шрапнелью» по гладкому водному зеркалу, похоронив за сплошной завесой дальнюю перспективу. Откуда-то из заречных марей налетел порыв ветра, и сразу похолодало.

-- Кончай ночевать! Будем отчаливать восвояси. Говорил тебе, что не стоит идти, так нет же – настоял на своём. – Выговаривал Луковский напарнику, хотя по себе знал, как это непросто – высидеть полдня в зимовье возле речки, мучаясь от безделья.

-- Зато порыбачили на славу – клёв перед дождём был отменным! – парировал Гасан, и в знак подтверждения своих слов поднял противогазную сумку с уловом и потряс ею над головой.

-- А теперь вымокнем «на славу», пока до зимовья доберёмся.

-- Ничего, в зимовье печку растопим и высушим одежки. – Не унывал Гасан.

Возвращались назад тропой. Крупные капли дождя срывались порой с деревьев и оглушительно стучали по накинутым на головы капюшонам, покрывая все остальные звуки. Тайга стояла мрачная и неприветливая, и даже не верилось, что всего сутки назад прогалины и поляны сияли ярким солнечным светом. Мрак затаился в таёжных чащобах и внушал путникам затаённую тревогу и безнадёгу. Травы намокли и цеплялись за сапоги, явно стесняя поступательное движение. Порывы ветра раскачивали деревья, проносились вихрем по опушкам и вдоль полян, но намокшая листва уже не была такой трепетной, как это было раньше, и, отяжелённая влагой, сгибала всё ниже ветки деревьев и кустарников.

Проломились сквозь заросли молодой лиственницы и вышли к островкам старого леса. Гасан, шедший впереди, обернулся и проговорил: – До зимовья осталось метров пятьсот.

-- Верно! – согласился Луковский. – Вот пройдём узкий прижим, и мы с тобой – дома.

-- А я совсем не намок.

-- Тем лучше для тебя! – ответствовал Луковский, успокаивая прерывистое дыхание.

К зимовью вышли через десяток минут. Сбросили рюкзаки и осмотрелись. Отсюда, с возвышенности открывался унылый вид затуманенной мари. Тишина стояла вековечная, нарушаемая только стуком дождя по еловой крыше домика. Отдышались, и Луковский предложил:

-- Пока не разделись, нужно выручить рыбу из «холодильника»: скоро начнёт прибывать вода в реке и всё затопит.

-- А бечёвка зачем тогда?

-- Бечёвка на тот случай, если бы до нашего прихода вода поднялась, и другого способа выручить рыбу не существовало, как только с помощью бечёвки. А пока этого не случилось – не будем усложнять себе жизнь – выберем её заранее обычным способом.

Вода была на прежнем уровне, но Луковский из собственного опыта знал, что в горной речке вода во время дождя прибывает не по часам, а по минутам, и порой зазевавшемуся рыбаку стоит многих усилий и риска быть сбитым течением с ног при запоздалой попытке перебраться на противоположный берег. А посему, нужно обойтись без напрасного риска. С этого момента он больше не сомневался в правильности своего решения, и уверенно вошёл в воду.

Рыбу снесли к зимовью. Растопили печь и развесили сушиться намокшие одёжки. Благодатное тепло, исходящее от печки скоро растеклось по всему зимовью и сделало их таёжный быт более комфортным. Позже появилась потребность в пище, и Луковский спросил напарника:

-- Будем уху готовить или обойдёмся сухомяткой, что у нас есть?

-- Я голосую за картошку с солёным хариусом! – поднял обе руки вверх Гасан.

-- Тогда на дно котелка налей чуть-чуть воды, на неё помести несколько тонких веточек, а уже на них разложи картошку. Котелок закрой сверху крышкой и водвори его на печку: пусть картошка подогреется.

-- Оригинально. А я подогревал бы её прямо на печке.

-- Ну, зачем же так? В котелке на пару она быстро прогреется, а на печке без воды – подгорит. – Обосновал своё решение Луковский, и без паузы спросил: – может, тушёнку к картошке откроем, а то всё рыба да рыба: скоро молчать будем как рыбы?

-- Вы как хотите, а я картошку с солёной рыбой буду есть.

Обедали молча, лишь изредка обмениваясь незначительными фразами. За стенами бушевала непогода, и в приоткрытую дверь – в зимовье становилось жарко – временами врывался по-разбойничьи ветер, прокатывался по избушке прохладной волной и затихал где-то под нарами. Маревая даль в дверном проёме туманилась и клубилась, и невесомые облака временами прижимались к самой земле и двигались вдоль неё, понукаемые порывистым ветром. Ближние сопки прятались за пеленой дождя, и казалось порой, что время остановилось навсегда.

Но потрескивали в печурке дрова, блики трепетного пламени блуждали по ошкуренным стенам, по раздобревшим во время обеда лицам ребят, и всё это внушало веру в лучшее и побуждало к дальнейшим действиям.

Уже когда отобедали и вдоволь наговорились, Луковский поднялся из-за стола и проговорил:

-- Пойду-ка я посмотрю речку.

-- А что там можно усмотреть в дождь?

-- Не говори так, Миша, ибо уровень воды нас интересует, да и мало ли чего там даже в дождь, можно усмотреть?

Вода действительно прибыла, затопила доселе торчащие над поверхностью речки валуны и коряги, поубавила ширину косы противоположного берега и теперь текла спокойно и величаво мимо речных круч и облесенных берегов. Попутный ветер не в силах был поднять волну, однако на мелкую рябь у него хватало сил. Очередной заряд дождя взбунтовал поверхность реки и наделил её воздушными пузырями, которые проплывали мимо и тут же лопались.

«Ого, пузыри на воде во время дождя – к затяжному ненастью», – подумал Луковский, ещё подождал немного, взирая из-под капюшона на свистопляску воды и окончательно утверждаясь в своём предположении, повернулся и пошагал обратно к зимовью.

-- Всё, Михаил, рыбалка окончена! – входя в избушку, промолвил Луковский. – Ненастье затяжное и не на один день. Да потом уйдёт несколько дней на то, чтобы уровень воды в реке понизился до нормы. Итого, неделя – коту под хвост. Так что смысла оставаться здесь и ожидать, как говорят, с моря погоды не вижу.

-- А откуда вы узнали, что ненастье затяжное?

-- Воздушные пузыри на воде во время дождя – всегда к затяжной непогоде.

-- И что, собираемся прямо сейчас и уходим? – зябко поёжился Гасан.

-- Собираемся сейчас, а уйдём в «окно»..

-- В какое ещё окно? – спросил Хасан и с сомнением посмотрел на окно в зимовье.

-- Ты видел по телику снимки циклона из космоса? Так вот, облака в нём закручены в спираль. Поэтому, когда облако этой спирали оказывается над нами, у нас начинается дождь, а когда оно уходит, то получается своеобразное «окно» без дождя, которое длится до нахождения следующего облака этой спирали. Сколько времени будет длиться перерыв в дожде – никому не известно, но, думается мне, нам вполне хватит его, чтобы добежать до посёлка.—Как мог объяснил Луковский напарнику, что означает «окно».

Уже когда всё нехитрое их имущество было собрано и разложено по рюкзакам и осталось только ожидать перерыва в дожде, Луковский, накидывая на плечи свой офицерский плащ и беря в руку котелок, проговорил:

-- Миша, я за водой к речке, чтобы залить перед уходом дрова в печке, а ты забрось на чердак банки с тушёнкой и сгущенкой. Только не лезь туда: лесина мокрая, соскользнёшь с неё и ещё подвернёшь ногу некстати. Хозяин, надо полагать и так найдёт наши банки, да и мы, возможно, наведаемся сюда в хорошую погоду.

Воды в реке ещё добавилось. Она поднималась неодолимо, притапливая прибрежные тальники на противоположной стороне, растопырившие во все стороны огромные корни коряги, массивные валуны, торчащие раньше из воды, и даже не верилось, что ещё утром это была заурядная таёжная речка с бурлящими перекатами и медленным течением на плёсах.

Ещё раз, оценив масштаб паводка и заочно посочувствовав тому, кто в сей час попытается вброд преодолеть речку (обязательно найдутся такие ребята!), Луковский возвратился в зимовье. Сняв плащ и водрузив котелок на стол, спросил у Гасана:

-- Ну, как там тушёнка?

-- Всё в порядке – «посылка» отправлена по адресу!

-- Тогда и тебе, Миша, «посылка» пришла, – в тон напарнику промолвил Луковский: – сходи в наш «засолочный цех» и забери оттуда рыбу.

-- Так мы её всю оттуда забрали и уже почитай съели, – изумился заданию Гасан.

-- Не всю, Миша, не всю, и на твою долю там осталось.

Пожав плечами и накинув плащ, напарник вышел наружу, чтобы через несколько минут воротиться обратно с увесистым кульком и ожидаемым от него вопросом.

-- Вы что же, среди ночи поднимались, чтобы рыбу засолить?

-- А помнишь народную мудрость: «Кто рано встаёт…?»

-- Тогда всё ясно!

-- Свежую рыбу тебе не даю: вам все равно негде будет готовить. Если вдруг понадобится – придёшь ко мне домой. А вот солёная рыбка – в самый раз – угостишь ребят из своей роты не только рассказами, а и подкрепишь достоверность рассказанного вещественными доказательствами. Иначе получится, как наши узбеки говорят: «Сколько ни говори халва, халва, а от этого во рту сладко не становится». В общем, сам решишь на месте как поступить.

-- Вот спасибо! Это настоящий царский подарок.

-- Ну, ну, полно тебе…

Снова шли по тропе. Дождь прекратился только к вечеру, и в просвете между быстро несущихся облаков несколько раз появлялось солнце. Порывистый ветер время от времени делал «разбойничьи» набеги, и тогда тайга отзывалась гулом, а с потревоженных веток и листьев срывались мириады капель и накрывали путников водяным душем.

-- Ну вот, называется, дождались «окна»: пока доберёшься домой – вымокнешь до нитки, – бурчал позади Луковского Гасан всякий раз после ниспадающей на него дождевой купели.

-- Терпи казак – атаманом будешь! – Отвечал напарнику Луковский. – Вот выйдем на марь и отойдём от речки, там сверху уже ничто сыпаться не будет.

Про сухое «окно» он для красного словца сказал, потому что вода была везде. Она хлюпала под ногами на тропе, ею были затоплены мочажины и низины, капли дождя дрожали на листьях кустарников и деревьев, готовые сорваться, будучи потревоженными путниками или ветром.

Существенно похолодало. Ветер уже не студил разгорячённые лица, а выдувал остатки тепла из-под одёжек, и Луковский понимал, что лето с этим дождём окончательно закончилось и что наступает северная осень с её заморозками по ночам, снежными зарядами вместо дождей и кратковременным полуденным теплом.

Там, где тропа пересекалась с зимником, остановились передохнуть. Сняли рюкзаки и налегке подошли к речке. Тэксику было не узнать. Вода поднялась и заполнила берега до отказа, устремилась по доселе сухим руслам, переполнила чаши небольших заливов. Стального цвета поток, закручивая буруны и лениво раскачиваясь между берегами, несся по стремнине и терялся в белесом тумане-испарине, встающем над водной стихией.

-- Ну, что я тебе говорил, Миша, как бы ты сейчас порыбачил? – задал напарнику вопрос Луковский.

-- Да, это невероятно, чтобы за такое короткое время вода так высоко поднялась.

-- А куда ей деваться? Мари воды много впитать не могут – они в любую жару насыщены влагой, а с каменистых сопок дождевые потоки запросто попадают в русла рек и превращают их в одночасье в то, что ты наблюдаешь сейчас перед собой. Вот поэтому, когда я замечал, бывало, что над районом верховья реки зависла туча, то обязательно переходил на «свой» берег, потом что промедление всегда осложняло переправу, а порой – делало её совершенно невозможной.

-- Интересно, а где сейчас находится рыба? – задался вопросом Гасан.

-- Рыба всегда движется за водой по сухим протокам и затопленным низинам. Там изобилие корма и не нужно тратить силы на противостояние течению, да и прятаться ей есть где.

-- Тогда понятно. У нас дома также она поступает, поэтому в весенний разлив единственный способ её поймать – это сеть.

-- Ну, здесь таких разливов за сезон случается уйма, особенно в дождливое лето.

Дальше стояли молча. Прислушивались к завыванию ветра в вершинах столетних деревьев. Прятали головы под капюшоны, когда сверху начинала сыпаться очередная порция дождевых капель. Всматривались в посеревший речной поток, несущийся у их ног, и как бы старались запомнить навсегда картинки разбуженной речной стихии. Собирались с духом к непростому переходу по мари – раскисшей окончательно и переполненной водой.

-- Ну, что, вздрогнули? – спросил Луковский, обернувшись к напарнику.

-- Вздрогнули! – В тон ему ответил Гасан, и направился к своему рюкзаку.

Ступили на зимник. Метров через двести возвышенность закончилась, и зимник плавно ушёл под воду. Брели по колени в воде. От холода, исходящего от воды, не спасали портянки. Изредка двигались по мари, утопая по колени во мхах, до предела напитанных влагой, и тогда темп движения замедлялся. Приходилось снова соскальзывать в колею, и Луковский одного боялся – поскользнутся где-либо на гладкой поверхности льда и потерять равновесие. Но другого пути не было, поэтому и выбирать было не из чего. Здесь, на открытом пространстве попутный ветер поднимал на затопленном зимнике волну, и она не дробилась как прежде о берег, а как бы гасла в хитросплетениях мха и болотных кустарников. Ветер трепал намокшие капюшоны, высвистывал заунывную мелодию, толкал резкими порывами в спину, грозя опрокинуть путников. Пожелтевшие карликовые березки возле уреза воды – символ северной тундры – сиротливо трепетали листьями, раз за разом сгибались под порывами ветра до самого долу, и казалось той порой, что они навсегда прощаются с одинокими путниками.

Наконец, Луковский выдохся и остановился. Зрительно определив расстояние до вожделенной сопки, обернулся назад и, обозрев пройденный по мари путь, обратился к Гасану:

-- Ну, ты как?

-- Да пока терпимо…

-- Потерпи ещё немножко: до сопки остаётся около километра, а там дорога каменистая, сам знаешь. Основной маревый участок мы уже одолели. Постоим минут пять, чтобы успокоить дыхание. Жаль, присесть здесь негде.

Стояли, сгибаясь под тяжестью рюкзаков. В пропотевшую одежду набивался холод, и руки уже начинали по-настоящему стыть. Ветер всё так же неистовствовал, налетал порывами, и тогда желтое море осок приникало к долу и, выпроставшись после порыва, ходило волнами, похожими на морской прибой. Тучи жались к земле, окутывали дальние сопки в белую непроницаемую опушку, курчавились, потом срывались в бег, изменяя в полёте свои причудливые формы и расцветки. А следом крадучись надвигались преждевременные сумерки.

Очнувшись от предательской дрожи, которая нежданно сотрясла всё тело, Луковский всмотрелся в сумеречное пространство, поправил лямки рюкзака и, повернувшись к Гасану, произнёс:

-- Будем выходить, Миша, с марей. Здесь застынем окончательно. А там, под защитой сопки и леса, в затишке, можно и отдохнуть. Да и до посёлка останется оттуда едва ли два километра.

Напарник кивнул согласно, поправил сползшие на бок лямки, поёрзал рюкзаком из стороны в сторону, укладывая его удобнее между лопаток, и они побрели дальше. Уже отойдя на приличное расстояние от места отдыха, Луковский оглянулся и присвистнул:

-- Кажется, сухой период заканчивается. Ты посмотри, что позади нас деется.

-- Ого, вот это тучка! – Воскликнул удивленно Гасан, повернувшись назад. – Кто такое безобразие мог создать?

Туча действительно внушала опасение: громадная, с чёрным подпалинами снизу, она всё время клубилась, увеличивалась в размерах и наползала неумолимым валом на приречную долину. Белые полосы дождя, как щупальца доисторического дракона легли от неё наискось и уперлись в маревую топь.

-- А на Тэксике, видимо, уже дождь идёт, – нарушил затянувшееся молчание Гасан.

-- Возможно. Поэтому давай будем двигаться. Здесь воды поубавилось, и колеи кое-где стали проявляться – идти будет легче.

Уже на излёте затянувшегося маревого перехода, их настигла туча. Вначале порыв ветра толканул путников в спины, потом сыпанул горстью снега в лица, и, наконец, вокруг закружилась в лихом танце настоящая метель. Снег, не чинясь, покрыл травы и мхи белым налётом, выбелил в одночасье посеревшую низменность, взвихривался при каждом порыве ветра, перетекал с места на место, занимая пустоши и взлобки, и в округе явственно посветлело.

-- Так что получается – зима пришла? – задался вопросом Гасан.

-- Нет, конечно, пока только дополнительная грязь: завтра пригреет солнце и всё это великолепие растает. Хотя, обольщаться не стоит, так как на пороге октябрь, а он здесь – вполне зимний месяц.

-- На дороге он и сейчас тает. Видите, везде снег белеет, а дорога как была серой, так серой и осталась.

-- Потому что земля, в отличие от воздуха долго держит тепло, накопленное за день, – объяснил Луковский, и спросил: – так что, двигаем дальше?

-- Двигаем…

Дорога легко угадывалась в сумраке внезапно наступившей ночи на заснеженной в одночасье пустоши. Чёрной лентой она лежала перед путниками, незаметно поднимаясь на возвышенность. Колеи со стылой водой остались позади. Идти стало легче, и скоро сапоги застучали по каменистой её основе.

Вышли к зарослям молодого березняка и лиственницы, и ветер перестал досаждать пронизывающим холодом. Существенно потеплело. За частоколом молодняка открылся старый лес, где деревья стояли вольготно и соприкасались друг с другом только ветками. Дорога прижалась к подошве сопки, огибая её с южной стороны, потом повернула к востоку, и ветер теперь угадывался лишь по отдалённому гулу тайги.

Внизу было тихо. Невидимый в ночи снег продолжал сыпать сверху и угадывался путниками по щекотливому касанию снежинок к их открытым частям тел и белой порошистой крупе, что оседала на рюкзаки и плечи. Когда впереди сквозь белую пелену пробился отсвет огней посёлка, Луковский остановился, сбросил рюкзак и произнёс:

-- Вот теперь и отдохнуть можно слегка – около шестисот секунд. Да и фонарь не лишне будет достать, так как перед посёлком колдобины на дороге, видимо, водой заполненные до отказа: подсветка в таком случае будет кстати. А то ведь прошли за эти дни уйму километров по воде, а намокнем на пороге собственного дома – позора не оберёшься потом.

-- И то верно, – промолвил Гасан, снимая рюкзак, а что «верно», не стал уточнять.

-- Место угадываешь?

-- Что за место?

-- То место, где нас в первый день напугала тетёрка, – пояснил Луковский.

-- А…, а я совсем забыл, ведь столько событий случилось за эти дни. К тому же, ночь и снег изменили окружающий пейзаж до неузнаваемости.

Замолчали, и сразу нахлынула вязкая тишина. Где-то продолжал неистов-ствовать ветер, и в отдалённом гуле тайги чудились вой и рыдания дикого зверя, который оплакивал ушедшее лето, а вместе с ним и свою незавид-ную судьбу в преддверии долгой и суровой зимы.

Луковскому стало не по себе. Он вдруг понял, что поход этот был послед-ним в уходящем году. Что после затяжного циклона, ударят ночные замо-розки, и набухшая влагой листва осыплется долу, попадёт в ручьи и реки и это станет сигналом для рыбы – она начнёт скатываться вниз на зимоваль-ные ямы. Так было всегда, так будет и в этот раз!

А потом нагрянут морозы. Лощёным льдом покроются ямы и широкие плёсы. Перекаты ещё будут сопротивляться какое-то время, но и они в одну из морозных ночей застынут в первозданном виде, а чуть погодя укроются снежной накидкой, и так – до весны – до первых ручьев и пронзительной сини небес.

Но будет ли у Луковского и Гасана такая весна? Пути военных неиспове-димы – в одночасье повяжут, спеленают, и окажешься за тысячи километ-ров отсюда. И тогда только в воспоминаниях останутся игривые перекаты с прозрачной и вечно торопкой водой, облесенные сопки с глубокими распадками, дым рыбацких костров и неповторимый запах ухи в пронзительно чистом таёжном воздухе.

Луковский уставился невидящими глазами в ночной мрак, представляя себе весь калейдоскоп меняющихся одна за другой картинок былых таёж-ных походов, и до него не сразу дошло, что его окликают. И как ребёнок, пойманный на запретном деле, он не сразу отозвался на зов, чтобы своим голосом не выдать напарнику тех чувств, которые только что обуревали его. Гасан помялся немного, выждал мгновение и повторил:

-- Что вы там усмотрели снова в таком мраке?

Луковский долго молчал, как бы размышляя над вопросом, потом обратил взор свой на темнеющую во мраке фигуру напарника, что переминался с ноги на ногу возле рюкзаков и, наконец, коротко бросил:

-- Тэксику! – И в это слово было вложено всё прочувствованное и пережитое ими за истёкшие дни.

ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД НА САЙТ